19 апреля 1918 года, пройдя железную дорогу, разогнав в Горькой Балке большевиков, мы пришли в Лежанку, замкнув после двух месяцев свой путь борьбы за "русский светоч".
Большевики из Лежанки поспешно ушли, забрав с собою несколько сот мобилизованных жителей этого села. Мы здесь еще в недоброй памяти; у жителей много страха, еще не забыт Февраль, когда мы с боем брали это большое село и когда человеческая жизнь валилась, как листья в осеннюю пору. Бабы, однако, через пару часов освоили положение и смело начали всякие военные и партикулярные разговоры.
Заняв Лежанку без боя, мы вели себя сугубо мирно, и это очень расположило к нам женское население села.
- Вот, не тронули их, и они никого не трогают, - резюмируют они положение. Они соглашаются, что ПРИ большевиках нет жизни, никакого нет закона и порядка; забирают скот, имущество, мужиков; заставляют всех рыть окопы, нагоняют страху и всякого туману... -
Но и с вам страшно... - заключают они.
Мы искренно смеемся, и от этого им становится легче. Они даже хлопают нас по плечу и тоже смеются. И страха уже нет.
На другой день наша хозяйка откровенничает больше:
- Они все же - свои... да как посмотрю на вас - тоже не чужие... - и улыбается. Потом, переходя на шопот, докладывает:
- Бают, что вы и царя везете с собою...
- Нет, царя у нас нет, - отвечаем мы, - а вот князей много, но они тоже, как солдаты, со штыками ходят, и нет у них ничего, кроме вшивой рубашки.
Ну, да что там говорить, все равно хозяйка не поверит. Я показываю на Хованского. Хозяйка не то сердобольно, не то недоверчиво качает головой и умолкает.
Когда же на другой день Хованский умывается, хозяйка ему сует чистый ручник.
- Чего же ты князю? - замечаем мы. - Ты что - за старый "прижим", что ли?!
Хозяйка, смущенная, машет рукой и уходит на двор.
Генерал Богаевский со своей бригадой ушел на Дон; оказывается; на Дону, действительно, восстание казаков. Теперь в арьергарде мы - первая бригада. Большевики, верные себе, чтобы не дать отдыха ни своим частям, ни нам, беспокоят нас своими непрекращающимися наступлениями.
Мы лежим в окопах на околице села и отгоняем большевиков "беспокойщиков". Накопившись, большевики повели наступление. Мы подпустили их совсем близко, но они не выдержали этого нашего зловещего молчания, залегли и начали пятиться назад.
В это время на их левом фланге появился Черкесский конный полк, и большевицкие части побежали. Пехота обрушилась на противника фланговым огнем, и получилась всегдашняя картина, большевицкого уничтожения. Чтобы окончательно отбить у них охоту к беспокойству, наш взвод сел на повозки и погнался за бегущим противником.
Километров за пять нас встретили довольно организованным огнем. Мы спешились и, не останавливаясь, бросились в атаку на "ура". Красные опять побежали, отстреливаясь и прячась за углы построек и плетни. В одной улочке мелькнула группа "тельняшек", одна из них повернулась и из большого "маузера" дала несколько выстрелов. Кто-то из-за плетня выстрелил под самым ухом. Мы бежали доброй рысью, забыв свои полузакрытые раны. Большевики оглядываются и временами стреляют, но страх и сознание того, что "кадеты" (так они называли добровольцев) преследуют упорно, парализуют точность огня. В результате и "маузер", и другие револьверы и пистолеты поступают на наше вооружение. Опять появляются черкесы и преследуют противника на Медвежье.
Хутор Медвежье должен заплатить нам контрибуцию, но так как жителей нет, разверстку производим мы сами. Берем не в прок, а для пасхального стола. У всех сразу появляются хозяйственные знания и даже таланты.
- Это тебе не на "ура" идти, - заявляет один такой хозяйственник, - здесь надо "мозгой" ворочать и надо знать, которая мука - крупчатка, а которая - мягкого помола... Для куличей употребляют мягкую.
- И которая курица и которая утка, - добавляет другой. - Для пасхи очень годится павлин.
Словом, птица всевозможных заглавий и роста, поросята разных величин, сметана, сливки, масло, яйца, и еще что-то, и еще - еле вмещаются в возы и быстро и осторожно упаковываются.
- Не хватает только миндаля, изюма и ванили, - замечает длинный варшавянин-Кексгольмец.
- Ты вот поминдальничай, так живо попадешь в лапы к "товарищу" Троцкому, - парирует финляндец Меллер.
Наша хозяйка и две другие хозяйки нашего постоя пекут и жарят, как для настоящего Светлого Праздника, ожидаемого после семинедельного поста... Находится и краска, и мы не протестуем, когда получаются "красные яички".
Наша хозяйка - та, что любит поговорить о напрасности "братоубийства" - из железного резерва выволакивает что-то питьевое.
- Какая же это будет солдату Пасха без вина? - заключает она.
Наш гвардейский взвод 3-ей роты Офицерского полка - восемнадцать человек - занимает участок у околицы хутора, шагов сто в одну и столько же в другую сторону от Медвежинского тракта. Дома крайние: когда надо, выбегаем мы из домов и занимаем свою позицию. Теперь мы на хозяйственных работах, но дежурные следят за степью, а хозяйки - за куличами, дабы во-время вынуть их из печи.
В субботу, незадолго до крестного хода вокруг храма, начал собираться для наступления пресловутый Медвежинский уезд.
Стемнело. Я лежал на земле около окопчиков и, поднявши воротник шинели, дремал. В пяти шагах от меня лежал мой брат и все время наблюдал и прислушивался к движению в большевицком лагере.
- Не спи! Не спи! Они всего в двадцати шагах и - слышишь? - ползут к нам.
Я на мгновенье всматривался в темноту и опять дремал.
- Идут! Бегут! - нервно крикнул брат и выстрелил в темноту.
Загремели выстрелы по всей околице, затарахтел ротный пулемет.
Я нервно сжал винтовку и ждал...
- Что за атака без "ура"? - думал я. - Это не в серьез...
Но мимо, промелькнула темная фигура, хотел стрелять, но опоздал, - и скрылась в нашем тылу. Тогда, ставши на колени, я начал вглядываться в темноту.
- Господи Боже! Теперь молиться бы, а ты тут шныряешь штыком, - подумал я.
В это время передо мной выросла тень, и если бы я машинально не выбросил штык вперед, она бы меня задавила. Тень вскрикнула и скатилась куда-то в сторону. Я ждал других - но две-три промелькнули вне поля моего действия, и скоро все успокоилось.
Подошел блат, стали искать заколотого, но его нигде не было.
Утром после боя все выяснилось: перед нашим участком лежало пять или шесть человек убитых или тяжело раненых, но не видно было ни одной винтовки. Оказывается, мобилизованные жители села Лежанки оружие побросали еще раньше и шли налегке, чтобы попасть домой еще до крестного хода.
Разговлялись утром. Черкесы-магометане несли весь этот день дозорную службу.
Хозяйки считали нас уже почти что своими. Пасха такая же у них, как и у нас. Носят на шее крест, а главное - не шарят по комодам... Они заговорщически нам улыбались и, подмигивая своим мужикам, говорили:
- Вернулся таки с посева...
Что он сеял - не было известно, а также не было важно в этот Светлый День.
Своему мужику мы отдали его питье.
- Так, ваше высокоблагородие... - опешил он, - тогда уж выпьемте вместе!
Выпили вместе, а хозяйка вытерла губы и похристосовалась с каждым, перед каждым вытирая передником губы; христосуясь же с князем Хованским, вытерла губы дважды.
Так встретили и отпраздновали мы первый день Пасхи в 1918 году. А на второй день мы выступили походом на Дон.
Аргентина.
И.Эйхенбаум.
