Если, базируясь на наименовании этой своеобразной повести, кто-нибудь предположит, что героями ее являются двое уже упомянутых в заглавии лиц, то он ошибется только в том, что назвал их героями, ибо в свинье нет ничего героического - свинья есть просто свинья; что же касается до другого персонажа, то в поведении его тоже не было ничего героического, а одна только легкомысленная игра духа.

Вкратце остановлюсь на описании места, обстановки и всей декорации, окружавшей и украшавшей излагаемое мною происшествие. Так сказать, создам рамку для будущей картины и, кстати, поставлю на ней и дату... Да ведают потомки православных... 17 марта 1918 г., станица Ново-Димитриевская.

Стаял два дня тому назад покрывавший ее снег и превратил в непролазную грязь кубанский чернозем на ее немощеных улицах; только вдоль домов вытоптаны узкие тропинки. Со стороны улицы почти до колена поднимается отвесная стена грязи, местами сваливающейся на тропинку. Идешь, как по траншее. А идти необходимо, и потому необходимо, что в сердце теплится надежда на д-ра Ривякина в смысле приведения к нормалным размерам моей распухшей до непозволительных размеров физиономии: два дня тому назад, при взятии станицы, она слегка пострадала от встречи с красной пулей. Рассказывали мне потом, что, падая, я сделал ни на чем не основанное заявление: - я убит! - Сам я этого не помню, ну, а если и вправду сказал, то должен сознаться, что только похвастался. Зубы-то мне, конечно, выбило, но зато я сам, остальной, в данном случае выздоровел.

Итак, иду я в полковой околодок; а расположился он в том же квартале, рядом со штабом роты, за углом. Что уж там со мной делали, не помню. Может быть, только то и сделали, что утешили и назад в роту отпустили. Вышел я, и только собрался по узкой траншее домой возвращаться, ан вижу... дорога моя неодолимым препятствием перерезана: лежит передо мною большая свинья и тушей своею путь отступления мне отрезала. Хоть в грязь лезь! И лежит она ко мне задом, с видом величайшего равнодушия. Попытался я было ногой ее толкнуть, но она и не шевельнулась. Посильнее толкнул. Она только задними ногами шевельнула и продолжает лежать. Начал я пинками ее бомбардировать. Поднялась она, сперва легкой рысцой вперед побежала, а потом снова легла. Подошел я к ней и опять повторил свою бомбардировку. И она свой маневр повторила, то есть опять лежит. И вот тут-то зародилась во мне некая коварная мысль. Сам я тогда есть ничего не мог и одним молоком изредка удовлетворялся, но что такое вкусный кусок свинины - ясно себе представлял. Так вот, захотелось мне свой взвод угостить. Грех небольшой, а идея хорошая!Да и до помещения взвода недалеко оставалось: до угла шагов пятьдесят, да за ним столько же.

Поднял я свинью обычным способом, а за нею и сам в легкую рысь перешел, чтобы не дать ей остановиться. Вдруг слышу над собой монотонный и грозный голос полковника Плохинского:

- Прапорщик Рейнгардт, куда вы свинью гоните?

Поднял я голову и вижу прямо перед собой в открытом окне ротного командира, гневно наблюдающего картину нашего единоборства.

- Господин полковник, свинья сама бежит! - и в произнесенной мною ответной фразе, и в ее интонации сияет, в чистоте звезды утренней, святость и чистота моих намерений.

Но, видимо, недавние мои агрессивные действия не укрылись от проиницательного взора полковника Плохинского, а подозрительная натура его заставляет подозревать коварство моих замыслов. А свинья? Это вполне заслуживающее свое прозвище животное опять спокойно улеглось на дороге и, кажется, не собирается двигаться дальше.

В тяжелом раздумьи, опершись на винтовку, в трех шагах от ротного командира, не смея более беспокоить ее величество свинью, дабы не навлечь на себя громы и молнии, стою над нею в ожидании, и мне даже начинает казаться, что, пользуясь его солидной протекцией, она умышленно показывает мне свои жирные окорока и ехидно думает: - "нако-сь, выкуси!"

Если посмотреть со стороны, то невольно встает перед глазами то, что именуется в театре "немая сцена": лежит свинья, стоит позади нее офицер, и полувысунулась из окна фигура полковника Плохинского. Свинья ничего не выражает; офицер - полную растерянность, полковник - гневливое любопытство. Долго длится эта немая сцена. Не стоять же до вечера над проклятой свиньей?! Нужна диверсия!

Стал я ее слева обходить, а правой ногой пинка ей дал, чтобы она с тропинки в грязь не бросилась, а прямо вперед побежала. По моим расчетам полковник Плохинский видеть моего маневра не мог, а покорность моя сама собой в глаза бросалась: идет, дескать, человек деликатный и свинью пытается сторонкой обойти! Что ж тут подозрительного? А позади скова монотонный голос:

- Прапорщик Рейнгардт, оставьте свинью в покое!

Обернулся я и вижу, что полковник Плохинский на полкорпуса из окошка высунулся и конечно диверсию мою разглядел, так что я и отвечать ничего не стал: все равно не поверит.

Опять повторилась немая сцена, но только с той разницей, что полковничья фигура еще дальше из окошка высунулась - как не вывалится? - а мы со свиньей в старой позе застыли: она на тропке лежит, а я над ней верным часовым стою, покой ее охраняю. Дослужился!

Думала ли свинья, что снова ей задом своим пострадать придется, или ничего не думала, но только поднялась она и вперед пошла. Прошла с десяток шагов и остановилась, очевидно раздумывая, следует ли ей продолжать движение. Я же на месте остался, дабы не укреплять переходящих в уверенность подозрений полковника Плохинского. Стою я и не оборачиваюсь, но уверен, будто глазами вижу, что еще и дальше высунулся он из окна и не упускает из виду ни сажени поля боя и расположения на нем противников.

Свинья же подумала, подумала и дальше пошла, и всего-то в каких-нибудь десяти шагах от угла находится. А как раз у угла грязь обвалилась и свободный выход из узкой траншеи возможен, да и другая опасность имеется: а ну как вместо того, чтобы направо свернуть, она налево отправится? Там другая траншея на другую сторону улицы вела.

Обернулся я и сразу убедился, что все мои предположения насчет полковника Плохинского полностью оправдались. Видно, что до самозабвения заинтересовался человек! Двинулся и я вперед, но нарочно как можно медленнее и свинью в сад гипнотизирую: направо! направо! То ли гипноз на нее подействовал, то ли самой ей так захотелось, но только она направо за угол свернула, хотя и по моему желанию, но однако без моего содействия - я за ней шагах в двадцати в то время находился, так что полковник Плохинский теперь собственными глазами мог убедиться в моем полном бескорыстии. Для большей убедительности я еще тише пошел: я, мол, сам по себе, а свинья сама по себе, и друг другом мы не интересуемся! А мозги мои, хоть и в распухшей голове, а дело свое делают: соображают. И сообразили они, что раз свинья за угол свернула, то деваться ей больше некуда, и что как только я за углом буду, то тут и мне на рысь перейти можно, и ей скорости прибавить.

Так, не торопясь, дошел я до угла и вижу, что на мозги жаловаться не приходится: свинья, действительно, в пяти шагах впереди на тропинке лежит. Ну, тут-то я ее тотчас же на рысях атаковал и в бегство обратил. Так мы с нею в галоп до двора нашей хаты и прискакали. Объяснять своим, в чем дело, не приходилось: они и сами тотчас же догадались - тоже не лыком шиты! Поручик Ершов - Вуколыч - сразу на себя все остальные хлопоты принял, да и другие ему помогли. Двор хаты был отгорожен плетнем, за которым огород находился, а огород в свою очередь с другой стороны, от степи другим еще плетнем отгорожен был: вот за этот-то второй плетень ее и потащили для ликвидации.

Я же в хате остался, подозревая, что полковник Плохинский, того гляди, во взвод заглянет, дабы убедиться в добром здравии интересующей его особы. Так оно и вышло! Визит полковника Плохинского не заставил себя ждать. Во дворе никаких следов пребывания свиньи обнаружено не было, а В хате - в мученическом выражении моего лица прочел полковник Плохинский такое страдание, что, вероятно, устыдился за свое чудовищное предположение. Я как раз против зеркала сидел и, на самого себя глядючи, тоже удивлялся: как же это меня до сих пор ЖИВЫМ на небо не взяли? Ангелочек, да и только!

По уходе полковника капитан Згривец мне по секрету сообщил, что тот очень интересовался, не видел ли он во дворе свиньи, но что он ответил ему, что не приходилось встречаться, и добавил:

- Ох, слышь, расстреляют! - Ну, это-то я и сам знал!

Два дня подряд весь взвод свининой угощался - и Згривец тоже.

Однако, история на этом но закончилась. В тот же день приходила казачка с заявлением, что "кабанка загнали". Заплатили ей по-царски, но, по-моему, не слишком дорого: могло бы много дороже обойтись. Особенно мне.