ПОСЛЕДНИЙ ПАВЛОН.
В середине марта 1918 года, после соединения в Закубаньи Добровольческой армии генерала Корнилова с отрядом Кубанского правительства, объединенные силы отдыхали в станице Ново-Дмитриевской, готовясь к основной операции - переправе через Кубань и штурму Екатеринодара.
Отдых, впрочем, был не особенно спокойным и безмятежным. Станица со всех сторон была окружена красными, которые вели повторные атаки со стороны Григорьевской слободы. Да и с других сторон неприятель сильными разъездами щупал "кадетов", стараясь найти у них слабое место. Атаки большевиков отражались контр-атаками добровольческой пехоты, а кольцевое охранение станицы несли конные части - дозорами, разъездами и заставами.
Накануне выступления армии в дальнейший поход 3-й взвод 2-й Кубанской офицерской сотни - в котором я "подвизался" рядовым всадником - был всю ночь в заставе по дороге на станицу Георгие-Афнпскую. Еще до рассвета мимо нас начали проходить наши части, задачей которых было перерезать железную дорогу и выбить противника из Георгие-Афипской. Нашей заставе было приказано прикрывать проходящую пехоту от возможного удара красных во фланг, от Григорьевской, а по прохождении последней части - свернуться и идти на присоединение к своей сотне. Сотня же входила в состав конной группы, направленной вправо от наступающей пехоты, с задачей прикрыть ее от неприятеля, занимавшего аул Тохтамукай, и от бронепоездов, появлявшихся со стороны Екатеринодара.
Было уже светло, когда мимо нашей заставы прошли последние лазаретные линейки и свернувшееся пехотное охранение. На фронте нашего наступления уже закипел огневой бой; послышались выстрелы и справа, куда пошла наша конница.
Я со своим "подчаском", моим одностаничником урядником Кузьмой Телегановым, был в дозоре в кустах, на левом фланге нашей заставы. От командира взвода подъесаула Чигрина пришло приказание: оставить пост и присоединиться к взводу, который на рысях уже ушел догонять конный отряд. Посыльный сообщил, что из станицы уже ушли все наши части и что нам надо поторапливаться, чтобы не попасть в лапы большевиков, которые вот-вот войдут в станицу с противоположной стороны.
Пока мы добежали до своих лошадей, привязанных к какому-то плетню, пока отвязали их и сели в седла - посыльного и след простыл. Через канавы и межи, вдоль околицы станицы, поскакали и мы с Телегановым. Пересекли мы ту дорогу, по которой прошла в бой наша пехота, и вскоре вышли к другому выходу из станицы, откуда начиналась дорога на полустанок Энем. По ней, мы соображали, и ушел наш взвод. По ней вдогонку отправились и мы с Телегановым.
Утро было ясное; ночной туман рассеялся, и скакать по убитой грунтовой дороге было одно удовольствие. Вокруг все дышало спокойствием. Стрекотание пулеметов и буханье пушек под Георгие-Афипской слышалось далеко влево и нас не касалось, а ружейная стрельба впереди и влево была редкой и как будто удалялась. За два дня стоянки в Ново-Дмитриевской наши кони отдохнули, и сами мы подправились после голодовки по черкесским аулам. Только в сон клонило после бессонной ночи в сторожевке. Сбавили мы аллюр и пошли шагом.
Местность была неровная. Дорога шла по низине, то поднимаясь на бугорок, то отрекаясь в очередную балку. А в полуверсте справа тянулся гребень, за которым, как мы знали, был аул Тохтамукай. Мы также знали, что аул был в руках большевиков, но он был на порядочном расстоянии, а вот о том, что сейчас же за гребнем были какие-то "мужицкие" хутора, и что в них тоже накопились большевики, мы не имели представления.
Так прошли мы версты три; спускаясь в балку, мы только что решили подбавить ходу, чтобы поскорее догнать взвод, как увидели впереди лежавшего на краю дороги человека в защитной шинели. По его ненормальной позе было видно, что перед нами лежит убитый. Понукая заартачившихся коней, мы подъехали ближе и опознали в убитом "добровольца". Лежал он ничком, уткнувшись лицом в землю. Правая рука его подвернулась под тело, левая откинулась в сторону; одно плечо выше другого; защитная фуражка свалилась с окровавленной чернявой головы; в двух шагах лежала винтовка.
Чтобы по погонам узнать, к какой части принадлежал убитый, я объехал неподвижное тело и на приподнятом плече увидел родной мне юнкерский погон с вензелем Имп. Павла Первого, да еще с наливкой младшего портупей-юнкера. С болью сжалось сердце: "Павлон", ведь, однокашник! И с гордостью: погиб этот юноша так, как полагается Павлону, - смотря смерти в лицо, в бою, с винтовкой в руках. И вспыхнуло в душе: нельзя же павловский погон оставить зверям красногвардейцам, которые вскоре последуют за нами по этой дороге; нельзя допустить, чтобы какой—нибудь мерзавец повесил погон славного Павловского военного училища на хвост своей кобыле, как тогда обычай был у красных. Посмотреть также захотелось, не остались ли на убитом какие документы, по которым можно бы было узнать, кто он и откуда, этот пошедший за Корниловым юнец.
И только что я вынул ногу из стремени, чтобы спешиться, как совсем близко, с гребня, что тянулся правее дороги, раздался выстрел, а за ним сейчас же второй, третий. Взглянул я вправо и увидел на гребне группу пеших, стрелявших по нас, и в тот же момент через бугор и чуть спереди нас перевалили человек десять всадников, понесшихся с заблестевшими на солнце клинками нам наперерез. Не успел я вдеть ногу назад в стремя, как Кузьма огрел моего коня плетью и оба мы, свернувши резко влево, поскакали по кустарникам к видневшемуся неподалеку перелеску. Конные большевики, доскакавши до дороги, остановились и за нами не пошли, а ограничились лишь безвредной стрельбой с коней.
Отозравшись от этого врага, мы приостановились в "хмерече" и начали ориентироваться. Учитывая, что наша конница, а с ней и наш взвод, имели задачей прикрывать правый фланг пехоты, мы сообразили, что искать своих нам надо там, где звучали за перелеском одиночные выстрелы. Направившись туда, мы через короткое время вышли на боковую заставу конной группы, а оттуда, уже без особого труда нашли и свою сотню и взвод. Явились мы к командиру взвода, и он нам объяснил, что он со взводом шел на присоединение к отряду без дороги, на видневшийся у железной дороги перелесок. Дорога же на Энем отходила постепенно вправо, и если бы мы с Телегановым продолжали по ней двигаться, то в конце концов она привела бы нас прямо к большевикам. Посмотрели мы с Кузьмой друг на друга и клятву дали - никогда не забывать того Павлона, который уже мертвил спас нас от мучений и смерти.
Так, при этих вот печальных обстоятельствах, мне привелось увидеть в последний раз юнкера Павловского Военного Училища - "последнего Павлона". Погиб он, вероятно, когда наша пехотная разведка в темноте нарвалась на большевицкую засаду и под сильным огнем должна была отойти, оставив убитого на месте перестрелки. В темноте красные не обнаружили убитого и не надругались над его телом.
Много, много лет прошло с тех пор, и хотя "здравый ум" продолжает утешать, что спешиться в тот момент было бы равносильно самоубийству - так как от красных тогда уж не уйти бы - меня и до сих пор грызет тоска и совесть мучает, что не срезал я, на вечную память, погоны с плеч их носителя, а оставил их, как трофей, ненавистному врагу.
