ПЕРЕХОД.

...идут себе веселые

в святой своей тоске…

Наступающее сырое и хмурое утро наложило свою тяжелую и неприветливую печать на мерно шагающего перед строем взвода полковника Плохинского, и оба они не считают нужным скрывать свое отвратительное настроение, и у обоих имеются на то серьезные основания.

Скопление на небе хотя и невидимых за темнотой, но угадываемых, низко ползущих туч грозит окончательно испортить настроение утра и побудить его излить на голову ни в чем не повинного взвода все свое неудовольствие, в виде мелкого и холодного дождя - по хорошо известному правилу: кому, кому, а куцому попадет!

Имеются свои серьезные основания и у полковника Плохинского: вот уже с десяток минут ждет он на сборном пункте опоздавшие туда 2-й и 1-й взводы и также угрожает обрушиться на голову того же несчастного "куцого".

_Это напряженное состояние так и кончается, как было провидено. Первым не выдерживает утро: с неба начинают падать, все учащаясь и учащаясь, капли мелкого дождя, вполне достаточные для того, чтобы переполнить чашу терпения полковника Плохинского. Теперь наступает очередь "куцого", который, в образе прапорщика Кедрина, покорно принимает удары судьбы.

- Прапорщик Кедрин, вы сказали - приказание исполнено! Где же оно (следует скоромное слово) исполнено? Что ж ни один (следует скоромное слово) не собирается?

Здесь следует заметить, что употребление скоромных слов полковником Плохинским обозначает степень его раздражения, а также и то, что и в этой области он обладает большими и ценными знаниями.

Бедный Хромышкин (прозвище прапорщика Кедрина, конного ординарца и тяжелого инвалида) суетливо поворачивает своего Россинанта и исчезает в серой вуали идущего дождя, откуда в скорости появляется снова, с беспокойством в лице и в сердце и с обычной фразой:

- Господин полковник, приказание исполнено!

Проходит новый десяток бесконечно долгих минут, а обещанное явление все еще не состоялось.

Слово в слово повторяется монолог полковника Плохинского, и жест в жест - торопливый отъезд Хромышкина, который, однако, на этот раз появляется в сопровождении двух опоздавших взводов.

Могуч и богат русский язык, но тот, кто не слышал в это утро высказанных полковником Плохинским необъятных знаний только в одной нелитературной части его, не может иметь о нем ни малейшего представления. Я и до сих пор удивляюсь стойкости капитанов Полякова и Папкова, приявших на свои головы этот водопад словесности и не лишившихся сознания, и объясняю это только тем, что...

После наскоро произведенного расчета и построения в походную колонну, двинулась в степь первая рота. Хорошо быть в третьем взводе, подальше от полковника Плохинского, хотя уже и облегчившегося, но все же представляющего из себя известную опасность, которую очень верно определил один еврей, декламировавший стихотворение Надсона: ну, пусть себе жаровня сковырнулась, а уголья еще жжуть!

Правда, в редакции автора эта фраза згучала: "Пусть жертвенник разбит - огонь еще пылает", но дело не в редакции, а в том, что сама мысль была передана точно, а если таки вышла себе маленькая перепутаница, то нельзя же придираться ко всякой мелочи.

Итак - опять степь! Бесконечная широкая степь. Опять исполняют ноги свою нудную обязанность: шагать. Впрочем, не одни только ноги: исполняет ее и дождь, холодной струйкой проникающий за воротники шинелей; исполняют ее и носы идущих людей, ощущающие наступление в них оттепели, и ладони, пытающиеся уничтожить ее внешние признаки, и спины и плечи, которые в своем стремлении ввысь переростают уши. Одним словом - весело! И долго-долго будет продолжаться это веселье, пока не подкрадется к идущей по дороге колонне сперва совсем маленькая, а потом все возрастающая и возрастающая отвратительная и ехидная тварь: усталость.

Ее поразительные способности, вскоре же после ее появления, позволят ей внести полный беспорядок в раз принятые и добросовестно исполняемые обязанности: ноги перестанут шагать и начнут волочиться, руки, занятые до сих пор уничтожением внешних признаков начавшейся в носах оттепели, будут крепко держать вдруг неизвестно откуда появившиеся нервы, стараясь не дать им лопнуть; оставленные без присмотра носы, лишенные возможности скрывать долее происходящий в них (химический или чорт его знает какой) процесс, дадут ему возможность полного развития, а спины и плечи, отказавшись от желания перерости уши, ударятся в другую крайность, а именно - будут стремиться опуститься до высоты бедер. И еще многое что произойдет, что даст возможность капитану Згривцу любовно сравнить свой взвод с мокрым курьем на насесте!

Однако, для предупреждения появления усталости, давно уже выработана целая серия тактических приемов, и огонь по еще невидимому противнику открывается издалека:

- Да, э-э-э-х, да, ы-ы-ы-х!

Этот устрашающий и нелепый возглас приводит в беспокойство взводного, который бросает тревожный взгляд на едущего впереди ротного, но, убедившись в том, что полковник Плохинский не собирается оскоромиться по адресу возопившего, успокаивается и сам. Через пять минут тот же могучий возглас оглашает степь:

- Да, э-э-э-х, да, ы-ы-ы-х!

- Лингварду опять возжа под хвост попала, - говорит Згривец, больше для проформы, да и на случай, если взъерепенится полковник Плохинский.

Тем не менее, это начало открытия военных действий в целях устрашения усталости увенчивается несомненным успехом, и после седьмого или восьмого "да, э-э-э-х, да, ы-ы-ы-х" - перестает тяжело сопеть пралорщик Штомберг, улыбается капитан Згривец, хохочет смешливый доброволец Платов и, пользуясь наступившим антрактом, готовится для приготовления второго действия веселый поручик Недошивин. Предвидя это действие и зная его наизусть, и все остальные собираются принять в нем участие в скромных ролях хористов.

Главную роль во втором акте играет прапорщик Вася Тихомиров, вокруг которого сосредоточивается многоголосый хор под управлением Недошивина, начинающий исполнять всем известную арию из всем известной оперы:

- У Васьки четыре ноги!

Но тут хор прерывается тоненьким голоском дисканта, не могущего допустить упущения хотя маленькой, но важной подробности:

- Пятый - хвост!

Хор начинает сначала и опять забывает упомянуть о хвосте, что тотчас же ставится ему на вид днскантом. В этой упорной борьбе между хором, видимо не желающим останавливаться на мелочах, и дискантом, считающим эту мелочь чрезвычайно важной, и состоит все второе действие, причем продолжительность его прямо пропорциональна числу остающихся верст, о точном количестве которых никто не имеет ни малейшего представления.

Героем третьего акта является прапорщик Игнатов, по прозвищу "Архиерей"; рассказывающий о своем обучении искусству чтения их сельским дьячком, по забытой теперь и, слава. Богу, исчезнувшей системе, когда буквы именовались Аз, Буки, Веди и т.д. и когда надо было сперва назвать имя буквы, затем другой, затем слога по именам букв, затеМ самый слог, и производить эту операцию до окончания фразы. Галиматья получалась удивительная. Но то, в чем состояла ее прелесть, было тоже не менее удивительно: "Архиерей" умел составлять такие фразы, которые не могли быть прочитанными - по старой системе - не только в присутствии барышень, но и более опытного дамского элемента, хотя в нормальном чтении имели самый безобидный характер.

Но кончился и третий акт, а все еще не кончилась степь, и вообще неизвестно, собирается ли она кончаться; во всякой случае, притворяется бесконечной.

Хм... Что бы еще выдумать? Рассказать разве какую-нибудь солдатскую сказку?

Много рождалось их во время переходов, и пользовались они тоже большим и заслуженным успехом, несмотря на то, что сюжет их бывал очень небогат своим содержанием, а главную роль играли простонародные выражения, в большинстве забытые и мало кому известные, и воскрешение которых встречалось общим одобрением. Но прибегнуть к этому последнему средству не удалось, так как внезапно появившийся гон.Марков принял организацию дальнейшего развлечения на себя.

- Назар Борисович (полк.Плохинский), ведите роту для охраны железнодорожного переезда!

Это известие обещает, во-первых, возможность часа два просидеть на земле, хотя бы и мокрой, а во-вторых - бесплатно присутствовать на интересном спектакле единоборства орудия капитана Шперлинга или подполковника Миончинского с красным бронепоездом, где победа не оставляет ни малейшего сомнения, а царица полей принимает в нем участие не в качестве страдательного элемента, а в образе восторженного зрителя, награждая аплодисментами окончание каждого рунда, если и не всегда кончающегося нок-аутом противника, то неизменно выигрываемого по очкам.

Получив приказание ген.Маркова, рота ускоренным шагом вскоре достигает переезда, не имеющего ни шлагбаума, ни будки сторожа. Линия железной дороги идет по очень невысокой насыпи, уходя в обе стороны в ровную степь, насколько видит глаз. Сзади на рысях подходят два орудия и становятся у переезда. Одно из них обращает свое жерло и внимание направо, другое - налево. Рота располагается соответствующим образом, разделяясь на два амфитеатра, в пятидесяти шагах позади каждого орудия. Спектакль обещает разыграться на двух сценах.

В своем законном нетерпении и уже готовые кричать - "время!"- и топать о землю ногают, двумя далекими и глухими взрывами, означающими подрыв полотна и заменяющими в данном случае удары гонга, зрители оповещаются о поднятии занавеса и начале представления.

Перед сотнями жадно впившихся глаз медленно открывается наполненная артистами обширная и глубокая сцена.

В своей роли первого любовника генерал Марков занимает центр авансцены на самом переезде и, похлопывая нагайкой по голенищу своего сапога, смотрит на проходящие мимо него пехотные части. В глазах идущих людей ясно видна завистливая горечь пасынков судьбы перед облагодетельствованной первой ротой, которая хотя и ощущает некоторую влажность от намокшей земли в противоположной голове части своего тела, но относится к ней стоически и ни за что не согласится уступить свое место.

На втором плане, за дефилирующими по авансцене частями, у молчаливо стоящего орудия суетятся артиллеристы. Один из них, обладающий, по всей вероятности, самым живым и беспокойным характером, влез на телеграфный столб и, не находя иного выхода для своей бурной энергии, рубит провода. В результате этой полезной деятельности они теряют свое горизонтальное положение и свисают к земле длинными и никому ненужными веревками. Однако, не удовлетворенный этим очевидным успехом, артиллерийский наблюдатель самоотверженно усаживается на фарфоровые чашечки столба, мужественно переносящие тяжесть его тела, и, приложив к глазам бинокль и слегка покачиваясь по сторонам, смотрит в невидимую для зрителей даль степи, одновременно создавая в представлении капитана Згривца весьма красочный, но трудно представляемый себе образ "кобеля на гвозде"» У находящегося за моей спиной второго орудия тоже наблюдается многообещающее шевеление и еще один "кобель на гвозде".

На третьем плане сцены - степь, на четвертом - полоска, горизонта.

Между тем кончился дождик, или только отдыхает, и ушли вперед пехотные части. Исчез с переезда и генерал Марков, поскакавший куда-то обратно. Теперь стали появляться идущие рысью подводы и, подскакивая на рельсах, уноситься вперед по мокрой дороге. А на самом горизонте обозначилось маленькое белое облачко - красный бронепоезд. Вскоре он сообщает о своем прибытии высоко взметнувшимся фонтаном земли от гранаты, разорвавшейся в безопасной дали от переезда.

Все чаще и чаще взлетают струи черной земли, не принося никакого вреда. Товарищи бомбардируют третий план сцены - степь. Молчит орудие подполковника Миончинского, и с высоты телеграфного столба "кобель на гвозде" не считает нужным форсировать события.

Неожиданный разрыв снаряда с подошедшего с другой стороны бронепоезда в расстоянии 200-300 шагов от роты, заставляет сидевших спиной к орудию капитана Стерлинга произвести необходимое перестроение и повернуться к ней лицом.

Предстоящая дуэль обещает быть захватывающим зрелищем и не заставляет себя долго ждать. Раз и два вздрагивает от произведенных выстрелов орудие, посылая красному бронепоезду сообщение о том, что он имеет дело с капитаном Шперлингом. Приняв во внимание полученную телеграмму, тот как будто начинает отползать, ибо его снаряды рвутся уже значительно дальше. Не удовлетворившись этим ничтожным результатом, не способным привести в восторг зрителей, наше орудие вздрагивает в третий раз, и сидящий на столбе "кобель на гвозде" приходит в необыкновенную ажитацию и, размахивая рукой, что-то кричит, что тот же Згривец переводит короткой и ясной Суворовской фразой: "Прямо по суслам!"-.

Надо думать, что так оно и есть, ибо исчезает вившийся над горизонтом дымок и прекращают рваться снаряды. Весь амфитеатр разражается бурными аплодисментами, а польщенный Шперлинг снимает фуражку и, приложив руку к сердцу, раскланивается во все стороны.

- Браво! Бис! - ревут благодарные зрители.

Теперь с этой стороны уже не предвидится ничего интересного, а потому весь зрительный зал обращается в другую сторону, откуда все еще летят снаряды, все приближаясь к дороге, по которой несутся к переезду, на дистанции в 50 шагов, подводы с ранеными. Стоя на самых рельсах, ген.Марков придает большей рыси тем из них, что, по его мнениб, не проявляют ее достаточно энергично.

С напряженным вниманием следит рота за начавшимся оживлением около орудия подполковника, Миончинского.

Неожиданно, в самый патетический момент, новый и непредвиденный программой элемент сосредоточивает на себе общее любопытство. Этим элементом является едущая мелкой рысцой подвода с пятью или шестью пассажирами. Проезжая по дороге между орудием и жаждущими хлеба и зрелищ зрителями, на переезде она натыкается на генерала Маркова.

- Что за люди? - гремит генерал.

- Мы члены рады, - слышится ответ едущих.

- Что вы - я вижу, а чему вы рады - я не понимало! - с силой опуская свою нагайку на спины лошадей, рявкает ген.Марков.

Лошади, не ожидавшие удара, дернули и понеслись через переезд, едва не поскидав на землю радующихся своему естеству пассажиров, провожаемых гомерическим хохотом и еще долго скачущих по степи, очевидно опасаясь преследования.

Этот небольшой дивертисмент прерывается проснувшимся орудием подполковника Миончковского, пославшим в сторону красного бронепоезда свой первый увесистый гостинец. Со своей удобной для наблюдения, но не для сидения, позиции на телеграфном столбе "кобель на гвозде" подает какие-то знаки, после чего следует второй выстрел нашего орудия. Очень скоро экзальтированные жесты на столбе не допускают сомнения в том, что и второму бронепоезду "по суслам попало!".

Новый гром аплодисментов и новые крики - "Браво!".

Сойдя с переезда, ген.Марков идет, смеясь, к подполковнику Миончинскому:

- Не хотят сегодня воевать товарищи! - И, обращаясь к сидящему у дороги полковнику Плохинскому: - Назар Борисович, пошлите вперед квартирьеров!

Это радостное известие срывает лживую маску с лица степи, порождая сомнение в ее бесконечности. По два человека от каждого взвода поднимаются с земли и идут вперед. Вскоре поднимается и вся рота, и снимается со своей позиции артиллерия. Сзади подходят какие-то части - вероятно, арьергард.

В своем надоедливом постоянстве опять потянулась степь. Прошли 3-4 версты - и никакого признака станицы. Опять огласил степо скорбный голос: "да, э-э-э-х, да, ы-ы-ы-х", - и опять пропели - "У Васьки четыре ноги", - и опять рассмешил прапорщик Игнатов прочтением фразы "попы пели с дьяконами": "покой око - по, покой еры - пы, покой око покой еры - попы", и т.д.

Но вот, наконец, перед глазами появилась низенькая черточка плетней, защищающих станицу от наседающей на нее степи.

Под радостную песню, повествующую о пострадавшей балде некого лорда Виорделя и о часах, в которые пахнут розы, и о тех, когда пахнут матросы, под залихватский припев: "эх, Матрешка, эх, Матрешка, хороша ты, наша жизнь!" - вступила рота на улицу станицы. И жизнь рисовалась в сплошных розовых тонах, обещая каждому отдых, сон, высушенную одежду, горячую пищу и все, что только можно было представить себе для полного благополучия и благодушного сибаритства! Однако, этим греховным мечтам не суждено было осуществиться: третий взвод был назначен в полевую заставу. Мерсите вам ужасно!

Эта последняя фраза по русски произносится:

- Покорно вас благодарим!