Вместо предисловия.

Многим приходилось слышать о каппелевцах, многие знают, что каппелевцы в конце 1919 и в начале 1920 года совершили небывалый в истории Ледяной поход, в страшную стужу преодолевая снежные ураганы и метели, поливая своею кровью и усеивая трупами всю дорогу, начиная от Волги, по необъятным просторам приуральских степей, через горы Урала, прокладывая себе дорогу в глубоких снегах непроходимой сибирской тайги, через трескучий лед сурового Байкала и через неприветливое зимой Забайкалье.

Уйдя в Приморье и, наконец, не выдержав напора во много раз превосходившего их численностью врага, каппелевцы покинули пределы Родины, рассеявшись по всему земному шару, разбитые, но не побежденные, потому что они верили Б свое правое дело и ни одной минуты не сомневаются, что пройдут годы и, может быть, десятки лет, - русский кошмар кончится, и Россия снова будет процветать, заняв надлежащее место среди других стран.

Своими воспоминаниями я хочу, насколько смогу, осветить сущность каппелевской борьбы и ту глубокую веру в Россию, вложенную в сердца каппелевцев их вождем, которая выражена в простых словах несложной русской солдатской песенки:

Эти скромные воспоминания посвящаются его незабвенной памяти.

Наш знаменитый профессор-историк генерал Н.Н.Головин незадолго перед смертью Великого Князя Николая Николаевича спросил его: "А как писать о России?" Великий Князь ответил: "Россия может освободиться только тогда, когда мы о ней будем говорить правду, одну лишь правду!"

В Самаре до прихода чехословаков.

В начале 1918 года в Самаре было самое неопределенное положение. Благодаря умеренности председателя революционного трибунала (Куйбышева) большевики держали себя довольно скромно, если не считать некоторых реквизиций и того, что наиболее видные представители самарской буржуазии за невнесение возложенной на них денежной контрибуции попали Б тюрьму. Правда, посидели они недолго, неделю с небольшим, потом, поторговавшись до сходной суммы, уплатили ее и были выпущены до следующего заключения и следующей контрибуции. _

Этот факт взыскания контрибуции был, конечно, неприятен, но затрагивал лишь незначительный круг населения. Однако, на митинга ультра-левыми ораторами произносились уже довольно смелые выкрики о всемирной революции, О пожертвовании всей страной ради 3-го Интернационала; о классовой борьбе и т.п.

А одна наиболее ретивая большевичка, товарищ Коган, настойчиво рекомендовала сейчас же качать классовую войну. Для этого она предлагала сорганизовать небольшие, ХОРОШО вооруженные отряды по 12-15 красногвардейцев. Эти отряды, наметив себе буржуазные дома, должны были делать ночные налеты и истреблять всех, живущих в этих домах, включительно до грудных младенцев. По ее глубокому убеждению, ребенка буржуазных родителей перевоспитать невозможно: все равно, рано или поздно, a буржуазная кровь скажется.

Председатель революционного трибунала товарищ Куйбышев, тот самый, чьим именем теперь город Самара называется, возразил ей:

- Хорошо, сегодня в ночь мы истребим таким образом жителей в 10-15 домах, а завтра тысячи таких домов восстанут против нас...

От подобных угрожающих выкриков, как Коган, а также от доносившихся ото всюду слухов о большевицких бесчинствах и произволе, _большинство, жителей г. Самара как-то притихли и попрятались по своим норам. Многие избегали посещать такие митинги.

Но, как было, всегда и раньше, ПРИ всяких правительствами во все времена, ко всему чуткая, особенно к справедливости, м мыслящая молодежь не могла остаться безучастной, она готова была пожертвовать своими жизнями за правду. Эта молодежь, хотя и продолжала посещать митинги, но на большевиков стала смотреть недоверчиво, а потом и враждебно. Отвернувшись от них, молодежь стала собираться в группы. Эти группы, правда, сначала очень ОСТОРОЖНО, в своем кругу, начали критиковать действия большевиков и потом ушли в подполье.

За нескотвко дней перед новым 1918 годом я приехал с германского фронта в свой очередной отпуск, да так и задержался. Устав от фронтовой жизни и еще не войдя в жизненную колею тыла, я старался держаться в стороне от политики.

Занятый своими личными хлопотами, я мало с кем из молодежи виделся первое время. Но примерно в феврале месяце меня однажды пригласили к себе ученики последнего класса коммерческого училища, в котором я учился семь лет тому назад. Они мне объяснили, что в городе существует ппотивобольшевицкая организация, состоящая в большинстве из учащейся молодежи, а также из прапорщиков и подпоручиков (военного времени). Во главе организации стоит подполковник артиллерии Галкин. Они просили и меня вступить в организацию и помочь им. Галкину обо мне они уже говорили, и он будет рад меня видеть.

Занятый волокитой в совете народного хозяйства, я не спешил увидеться с Галкиным. Но узнал, что в Самаре в это время было около 5.000 офицеров, и в эту организацию почти никто из них не входил. Из рассказов близко стоявших к Галкину членов организации можно было понять, что кроме учащейся молодежи, насчитывающей более сотни человек, в эту же организацию входят эс-эровские дружины и что общая цель, поставленная организацией после свержения большевиков - созыв Всероссийского Учредительного Собрания.

Было заметно, что, несмотря на малочисленность организации, участники ее полны были резким недовольством и ненавистью к большевикам. Но все же силы в организации еще не чувствовалось.

У организации имелись довольно точные сведения о местонахождении оружия у большевиков и о числе красногвардейцев. Налицо же у них пока было всего десятка полтора револьверов, наивно спрятанных за висевшими на стенах картинами в Яхт-клубе; часть оружия хранилась кое у кого на руках. Между прочим, у меня было 4 нагана, залитых растопленным салом и зарытых в землю под парниками на даче. Над ними великолепно выращивались зимой огурцы.

Эс-эры имели довольно приличную связь с чехами, шедшими эшелонами через Пензу на Сызрань. И вот на чехов-то и была возложена вся надежда, ибо каждый знал, что самостоятельно выступить против большевиков организация не могла. Чехи радовали: они уже проходили Сызрань, и скоро начались бои под Самарой.

Пришедший ходок сообщил, что чехи 6-го июня решили атаковать Самару.

В ночь на 5 июня, группами по 15-20 человек, имея связь между собою, организация была собрана в нескольких пунктах голода. Тянулась томительная ночь ожидания, а чехи не приходили.

Высланные из Самары отряды красногвардейцев в 10 верстах на подступах к городу понесли большие потери, вернее - полное поражение. Побросав все с себя, включая и оружие, красногвардейцы, не дожидаясь перевоза, переправились через реку Самарку и разбежались по городу. И все же чехов еще не было...

Отданное Галкиным накануне распоряжение быть готовыми, но до прихода чехов ничем себя не обнаруживать, было, к счастью, выполнено; большевиками, которым было не до организации, она не была замечена.

Противобольшевицкая организация в Самаре была сконструирована по системе десятков, то есть знали друг друга только в своем десятке. Десятники знали других десятников, но часто не знали рядовых из состава не своего десятка, и так далее.

Старших и опытных офицеров в организации почти совсем не было, поэтому полковнику Галкину нужно было быть особенно осторожным и предусмотреть многое. Общих собраний, даже для всех десятников, не бывало: собирались небольшими группами в разных местах, десятники сами ходили к Галкину или же посылали своего представителя в штаб- квартиру за получением директив.

Места для встреч десятников каждый раз менялись из предосторожности. Излюбленными местами для сбора десятников и членов организации были: самарский Яхт-клуб, две (в разных местах) студенческие чайные, сад кафедрального собора и др. В этих местах по вечерам собирались студенты и учащаяся молодежь петь песни. Там же незаметно собиравшиеся участники противобольшевицкой организации обменивались новостями и разной информацией.

Как бы общим паролем для всех членов организации была популярная в то время игривая песенка "Шарабан". И когда появлялся какой-нибудь новый человек среди членов организации, то не знавшие его спрашивали своих людей: "Кто?". И если получался ответ: "Он - шарабанщик" - это значило: "свой".

Песенка "Шарабан" впоследствии играла большую роль в жизни Народной армии и охотно распевалась во всяких случаях жизни бойцов. Распевая "Шарабан", наша-пехота часто шла в атаку на красных, во главе с Бузковым (Борисом), который был ранен в гражданскую войну шесть раз.

Под деревней Беклемишево (под Казанью), ведя свою пехоту под звуки "Шарабана" в атаку на красных, Бузков был ранен в правую руку навылет и, перехватив револьвер левой рукой, он под тот же "Шарабан" продолжал идти на красных. Ближайший солдат на ходу сделал ему перевязку. Скоро другая пуля пробила ему плечо. Бузкова положили на носилки, перевязали и, истекающего кровью, понесли в тыл. Но он, не переставая, вполголоса продолжал напевать все тот же "Шарабан".

Вслетствие малочисленности и неопытности участников организации, о самостоятельном выступлении до прихода чехов думать не приходилось. Слухи же об успехах чехов все крепли и крепли. Уже слышалась отдаленная орудийная стрельба между ними и красногвардейцами под Самарой у станции Липяги (17 верст на запад oт Самары). Большевики отправляли навстречу чехам эшелон за эшелоном.

Сосоявший в противобольшевицкой организации видный эс-ер Б.К. Фортунатов, член Учредительного Собрания (впоследствии - член военного штаба от Самарского правительства), закладывал под полотно железной дороги, близ моста через реку Самарку, фугасы и простым аккумулятором, соединенным стосаженным проводом из ближайшей ямы, с демоническим хладнокровием взорвал фугасы под поездом с красногвардейцами, шедшим из Самары против чехов. При этом, после взрыва, Фортунатов совершенно спокойно, чуть ли не по самому проводу, подходил к месту взрыва.

Чехи под Самарой.

7-го июня пришедший ходок от чехов сообщил Галкину, что они действительно намеревались овладеть городом 6-го июня, но вынуждены изменить свой план и оттянуть часть своих войск на запад за Сызрань против наседавших на них арьергардов красных, оставив на самарском направлении небольшие заставы. Положение оказалось очень неопределенным, и штаб-квартира Галкина сообщила: ввиду неясности положения, противобольшевицкой организации быть готовой к выступлению.

А к вечеру 7-го июня почувствовалось как будто оживление со сторонн чехов. Хлебную площадь и набережную реки Самарки чехи начали обстреливать из трехдюймового орудия.

В это время я должен был по своим личным делам явиться в Совет народного хозяйства за получением денег за реквизированные машины с кирпичных заводов моего отца. Дожидаясь ассигновки, я от скуки разговаривал с разными чиновниками. Волокита тянулась довольно долго, и многие из служащих отдела меня уже знали.

После первых чешских орудийных выстрелов (около 3 часов дня) среди комиссаров и служащих поднялась паника. Но, так как стрельба велась одиночными выстрелами и снаряды рвались в расстоянии двух верст на другом конце города, то через некоторое время паника утихла и некоторые остались (для вида) за своими столами.

Из соседней комнаты вышел комиссар внутренних дел - фа-илии его теперь не помню (вроде Фогель). Мы с ним были знакомы, и за несколько недель перед этим он уговаривал меня принять должность инструктора артиллерии и заниматься четыре часа в неделю с красногвардейцами, на очень выгодных условиях.

Тогда же он наедине доказывал, что я был неправ, отказываясь от этого предложения, "даже, как белый", добавил он. Он отлично знал, что коммунистам я никак не мог сочувствовать. Но он настаивал, говоря:

- У нас, у большевиков, нет работников на ответственных должностях. Мы часто ставим или людей, не знающих своего дела, или же преступников. И если бы вы, белые, пошли к нам, то, очень возможно, большевики, среди которых 90% неинтеллигентных, растворились бы в опыте и знании белой интеллигенции. Но вы отвернулись от нас и предоставили нас самим себе.

Встревоженный обстрелам города, он прямо задал мне такой вопрос:

- Вы, как специалист, скажите, пожалуйста, с какого расстояния стреляют чехи?

Я ответил, что это трудно определить, но надо полагать, что не более, как с 5-6-верстной дистанции. Слышавшие за ближайшим столами наш разговор сразу насторожились, а потом поспешно начали складывать свои бумаги и исчезать.

Меня вскоре пригласили в кабинет Куйбышева. Не глядя на меня, он подал мне только что подписанную им ассигновку и сказал:

- Предъявите кассиру, и он выдаст вам причитающуюся сумму!

Не веря своим глазам, я отправился к кассиру, но тот ужо уехал. Я позвонил ему по телефону на дом; ответили, что он только что вышел неизвестно куда. Я вернулся к Куйбышеву. Он нервно объяснил мне что сейчас сделать ничего нельзя:

- Придите завтра в 9 часов утра.