ПРОДОЛЖЕНИЕ ВОСПОМИНАНИЙ Л.П.СУКАЧЕВА.
(См. "Вестник Первопоходника" № 28)
Начался 1918 год. Беспощадная красная волна захлестнула всю Россию. Казалось, что те несколько сот человек молодежи, пробравшейся так же, как и мы, в Новочеркасск, одержимы каким-то безумием, пытаясь идти против 180-миллионной народной массы. Капля воды в разбушевавшемся русском море...
Вся Россия, явно или тайно, из подлости, корысти, а порой просто глупости или трусости - против нас... Всюду вражда, озлобленность. Проявление этой звериной злобы почувствовали на собственной шкуре с первых же дней нашей службы в формирующихся еще только частях под командой ген.Корнилова.
После того, как Мартыновского и меня зарегистрировали на Барочной 2, нас сейчас же назначили в дивизион полк.Гершельмана, который начал формироваться в Ростове. Мы туда прибыли на следующий же день, а 5-го января нас отправили по железной дороге в Таганрог.
Целью нашего пребывания там было пополнение наших частей оружием и лошадьми, брошенными солдатами Запасного Заамурского Конного полка, спешившими "вернуться домой".
Мы встречали все время скрытое, а часто и явное сопротивление, но все же к вечеру 12-го января наша работа была почти закончена. Грузили последних лошадей в поезд. В нашем вагоне ("40 человек - 8 лошадей") мы заметили большой торчащий гвоздь, который МОГ ранить лошадь. Я попытался его вытащить рукой, но не мог. В это время проходил какой-то железнодорожный служащий, и я спросил, нет ЛИ у него клещей. У него их не оказалось при себе, но он мне предложил пойти с ним, что он, мол, их достанет. Мы пошли между путями, все дальше и дальше. Мне это показалось подозрительным. В этот момент я услышал сбоку какой-то шум и невольно повернул голову. Над моим ухом раздался выстрел... Железнодорожник вместо того, чтобы дать мне клещи, стрелял в меня в упор из револьвера... Признаюсь, что я ни о торчащем гвозде, ни о клещах больше не думал… Со всей силой ударил прикладом карабина по физиономии железнодорожника и с такой быстротой дал обратный ход, что даже не поинтересовался посмотреть, что случилось с вражеской мордой... все же думаю, что она была не крепче приклада карабина, который оказался надтреснутым...
В тот же вечер наш эшелон вышел из Таганрога, а вокзал заняли красные...
Однако через несколько дней суждено мне было опять попасть на тот же вокзал в Таганрог, и опять вместе с Мартыновским. Чтобы прорваться к станции, ротм.Крицкий, командовавший тогда нашим взводом, послал Мартыновского и меня к погруженному на железнодорожную платформу бронированному автомобилю. Нас положили на эту платформу за тюками сена. Задание было - простреливать мертвое пространство бронеавтомобиля.
Платформа тронулась в путь под непрерывным вражеским обстрелом. Сено, которое нас прикрывало, как известно, проницаемо более, чем стенки броневика... Тем не менее, мы благополучно "простреливали мертвое пространство", не обратившись сами в мертвые тела... Думаю, не требуется комментариев, чтобы понять, почему наша "экскурсия" по таганрогским железнодорожным путям осталась в памяти на всю жизнь.
Весь январь и первые дни февраля прошли в военных действиях.
Под вечер 9-го февраля я отправился для связи в штаб ген.Корнилова, расположенный в другом конце Ростова. На улицах города никого не было видно: казалось, все население вымерло. Только время от времени рвались шрапнели и доносилось пение "Интернационала"... Я доехал до дома, в котором помешался штаб, но он оказался пуст; на дворе догорал костер бумаг; явно в огонь были брошены документы, которые не должны были попасть во вражеские руки...
Я повернул назад к своему эскадрону. Вдруг шрапнель разорвалась позади меня, и мой гнедой конь, 4-го Уланского полка (военный трофей!) сел на задние ноги. Положение казалось совсем безвыходным.
Опять вывез просто необычайный случай. Совершенно непонятно окуда появились извозчичьи сани. Я окликнул кучера, но в ответ на мой "стой!" он хлестнул лошадь, которая понеслась еще быстрей. Я успел все же вскочить на полозья саней и, держась левой рукой за спинку, ударил прикладом извозчика. Благодаря тому, что вожжи были намотаны на его руках, лошадь стала. Сняв седло с моего раненого коня, я вмиг оседлал "Ростова", как я сразу же решил назвать "извозчичью клячу". Как я мысленно оскорбил и оклеветал Ростова, считая его "извозчичьей клячей", я очень скоро убедился. Характер свой он мне сейчас же показал, не давши сесть по правилам. За все время, что он у меня был, пришлось садиться на него так же, как и в этот памятный вечер, а именно - сначала пускать его шагом, держа повода в руке, и вскакивать на него уже на ходу.
Ростов оказался блестяще выезженным конем, с очень мягким поводом. На нем без труда я догнал свой эскадрон, который уже двинулся в поход... Первый Кубанский! Весь поход с самого его начала мой красавец Ростов (рыжий, 6 вершков, Корольковского завода) прослужил мне верой и правдой. Пробеги бедняге часто приходилось делать длинные, но он стойко все выдерживал. За все время только раз захромал, и мне пришлось (К счастью, ненадолго) отдать его в обоз. В другой раз - было это под Екатеринодаром - большевицкая пуля на излете ударила в его копыто. Мне удалось зубами ее вытащить. Ростов стоял спокойно во время этой операции и так же мужественно дал мне залить рану иодом из моего индивидуального пакета.
Была у Ростсва одна "человеческая" слабость (или надо сказать: "лошадиная"?). У него был у нас в эскадроне приятель - конь одного из наших офицеров. Ростов любил его навещать. Когда ложились для отдыха где-нибудь в поле и я держал Ростова за повод, он ждал, пока я задремлю или притворюсь спящим... Тогда хитрый конь тихонько снимал повод с руки и так же неслышно уходил к своему другу. Но стоило мне проснуться и позвать эго по имени... моментально Ростов появлялся. Если же я его долго не звал, он возвращался и сам, клал мне повод на руку... как будто бы и не уходил... В беде он меня всегда выручал, а раз спас жизнь, когда, казалось, что мне не сдобровать. Случилось это, когда наш разъезд, в 7 коней, был выслан на станцию Выселки. На двух переправах нас обстреляли красные, но на третьей никого не было, и мы перешли ее в 5 или 6-ти верстах от Выселок. Потом проехали шагом еще версты две, никого не встретив. Тогда я предложил командиру разъезда, что я один поеду для разведки. Командир согласился: разъезд остался ждать в балке, а я поехал вперёд шагом, чтобы не обращать на себя внимания. Выехал примерно на версту и оттуда стал наблюдать за деятельностью красных: на железнодорожном пути стояло два эшелона, вокруг станции рыли окопы. Обернувшись назад, я увидел, что мой разъезд уходит галопом, а между ним и мной идет пол-эскадрона большевиков. Я разобрал поводья по-скаковому, послал Ростова полным ходом и шепнул ему на ухо: "Выручай". И конь выручил - прошел между красными, и только когда уже мы (Ростов и я) были шагах в пятидесяти впереди большевицкой орды, раздались выстрель – враг заметил белую тулью моей Фуражки... Я одновременно со своим разъездом попал на мост... и поцеловал верного коня в морду.
Расстался я с Ростовым в момент, когда и для меня кончился Первый Кубанский Поход. Конь заболел воспалением легких. Он упал вместе со мной, в результате чего у меня треснула кость ноги и я был вынужден на некоторое время уйти с линии фронта. Ростова я больше не увидел.
