Вскоре после большевицкого переворота так называемый "Центробалт" в Гельсингфорсе, где находился почти весь действующий флот, заявил, что он не нуждается больше в Командующем флота, и будут командовать они сами.

В это время, действительно, флот почти потерял свою боевую силу, лучшая часть команды разъехалась по домам, а оставшиеся занимались митингами требованиями себе различных земных благ, вроде калош и т.д.

Не помню, по чьему почину, но было предложено всем офицерам собраться в Морском Собрании для решения - что же делать дальше?

Офицеры собрались в большом количестве. Не помню, кто председательствовал, но вспоминаю лейт.Ладыженского, говорившего о том, что до сих пор мы, офицеры, подчинялись всем распоряжениям, чтобы удержать боеспособность флота, но что теперь довольно, флот воевать не может, и мы можем делать то, что повелевает нам наша совесть, а не какие-то там комитеты, что мы не желаем быть участниками в развале флота.

Представители "Центробалта", пронюхавшие про это собрание и сидевшие слева от председателя, очень заволновались,- но после того, как были выступления нескольких офицеров о том, что нужно продолжать работать с большевиками, они успокоились, убедившись, что часть офицеров остается с ними.

Мое личное положение тогда было идеальным. Я был назначен в Минную Оборону, где получил в командование строящийся сторожевой корабль "Чибис". Приехав на завод, я увидел лишь торчащие ребра шпангоутов. Корабельный мастер сказал, что мое присутствие может потребоваться не раньше, чем через полгода. Таким образом, я жил на берегу, получая хороший оклад, а главное - не имея ни одного матроса под своим командованием. Между тем, развал флота двигался большими шагами вперед. Многие офицеры, также потеряв веру и идею службы, предавались карточной игре и пропивали то, на что не имели права. В Морском Собрании, еще оставшемся нетронутым большевиками, с утра до вечера можно было видеть г.г. офицеров, играющих открыто на деньги в покер, а в городе на частных квартирэх - в железку и банк, и невольно создавался вопрос - кто же еще несет службу на кораблях, и остался ли еще кто-нибудь, кто интересуется кораблями?

Я решил обратиться за советом к к.а. Михаилу Андреевичу Беренс. Он мне ответил: "Подождите, через неделю я еду в Москву, а когда в вернусь, скажу вам, что делать".

В начале декабря 1917 года он вернулся обратно, и, явившись к нему, я получил пакет для передачи ген. Алексееву.

Михаил Андреевич сказал: "Поезжайте в Новочеркасск, где явитесь на Барочную ул. № 2, передайте пакет ген.Алексееву, там создаются силы для борьбы с большевикам. По приезде в Петербург идите в кафе на Морской, там к вам подойдет капитан 1-го ранга Павел Михайлович Пиен, который расскажет, как ехать дальше".

Уезжая из Гельсингфорса, я многим из своих приятелей рассказал о том, что мне передал Михаил Андреевич. Почти все уверяли,что они также приедут, но приехали и остались только два брата Ильвовы - Борис и Сергей.

Придя в кафе, я сразу увидел Павла Михаиловича, сидящего за столиком в штатском платье. Для тех, кто не знал Пиена, был уста- новлен какой-то - не помню - условленный знак. Павел Николаевич повел меня в свою комнату, где он ночевал - не помню, на какой улице, - и сказал, чтобы я пришел на следующий день за документами и пропусками для проезда на Дон.

Придя к нему на следующий день, я застал у него лейтенанта Де Калуго-Сунтона и мичмана Иванова с "Изяслава". Павел Михайлович выдал нам троим удостоверения, что мы рабочие, едем на Кавказ строить какую-то дорогу. Документы были со всеми печатями Советов.

С большим трудом втиснувшись в поезд, мы втроем двинулись через Москву на юг. Сунтон и Иванов решили заехать в Харьков, где в то время играла в оперетте знаменитая в Гельсингфорсе опереточная певица ***, а я решил заехать в Екатеринослав повидать свою мать и сестер. Было Тождество Христово 1917 года. На Екатеринослав наступали какие-то гайдамаки, в городе шла стрельба и никто не понимал, в чем дело. Пробыв несколько дней у матери, я окольным путем добрался до вокзала и поехал дальше по направлению к Дону. Частью на поезде, частью на лошадях удалось доехать до ст.Дебальцево в угольном Донецком бассейне, дальше начиналась "Ничья Земля" - верст на двадцать. Накануне моего приезда станция подверглась нападению белых или, как тогда говорили, "кадет", бродило много вооруженных типов, и казалось, будто все они смотрят на меня с подозрением.

Так что, когда попутчики предложили мне вместе с ними нанять подводу и ехать дальше на лошадях, я с радостью согласился, и вечером мы выехали с вокзала. Была новогодняя ночь, кругом тишина, все покрыто снегом, но на душе тревожно: что за попутчики, и куда возница нас везет? А тут еще какие-то черные трупы валяются у дороги. На вопрос: "Что это? - он говорит: "Да это кадеты, пускай их собаки растащат". Бедные мальчики, чем они виноваты?

На утро нас доставили на следующую станцию, откуда мы по шпалам прошли верст 16 и наконец оказались в стане белых. На вокзале юнкера в погонах какой-то передовой отряд. Будто гора свалилась о плеч? все казалось каким-то чистым и светлым, таким знакомым и радостным! Мои попутчики тоже оказались офицерами, стали вынимать из чемоданов кто погоны, кто Владимира, куда девалась мрачность и молчаливость, все говорят и, кажется, готовы броситься на шею друг другу.

В этот же день, 1-го января 1918 года, на хорошей лошади, уже поздно вечером я прибыл в Новочеркасск на Барочную улицу, где и поместился в общежитии. Здесь я встретил первого морского офицера Черного моря - лейтенанта Остолопова. На следующий день прибыли ст. лейтенант Потолов и Елачич, а также два брата Ильвовы, Борис и Сергей.

Передав свой пакет генералу Алексееву через лейтенанта Поздеева, находившегося при штабе генерала, мы все отправились в Ростов, где на яхте "Колхида" капитан 2-го ранга Потемкин формировал морскую роту. Кроме капитана Потемкина, насколько я помню, там были: Потолов, Елачич, Ильвовы Борис и Сергей, лейтенанты Бассов и Адониди, мичман Мельников, мичман Василий Тихомиров, кадет М.К.Векслер; молодой мичман с "Петропавловска" - кажется, Петров - прибыл, когда мы были уже в Батайске, где и был убит. Команда, главным образом, состояла из учеников" местного мореходного училища, гимназистов и кадет. Приехали и мои попутчики Сушков и Иванов, но, пребыв два дня, куда-то уехали, не понравилась им, видно, ситуация.

А ситуация, действительно, была безрадостная. Взятие Ростова, происшедшее, кажется, исключительно руками кадет и юнкеров, незадолго до нашего приезда, принесло Добровольческой Армии мало прибыли. Говорят, в городе было несколько тысяч офицеров, но они в большинстве предпочитали ждать. Жители города также не шли навстречу. Кажется, один купец Парамонов и две гимназистки, за неимением сестер милосердия ухаживавшие за ранеными в госпиталя, помогали Армии.

С севера началось наступление красных, и Добро-Армия, в числе 3.000- 4.000 человек, бессменно отбивалась от наступавших. Наконец, дошла очередь и до нас. В конце января Морская рота - около 80 человек - была отправлена на станцию Батайск защищать Ростов с юга.

Прибыв в эшелоне-поезде на станции, мы там застали Кавказский Дивизион Смерти полковника Ширяева - 120 человек и 2 орудия артиллерии. Это были все силы для защиты Южного фронта. Станция Батайск имела 5-6 железнодорожных путей, много мастерских и складов. Местное село все заселено железнодорожными рабочими и, конечно, нашими врагами. Два солдата полковника Ширяева, ходившие туда, были убиты жителями. Таким образом, мы со станции туда не могли войти и все ночи несли дозоры вокруг наших эшелонов и станции.

В это время все наступления велись лишь по железнодорожным путям, так что, пока мы имели связь по телефону со следуюшей станцией, наше положение было довольно спокойным, но в ночь на 1-ое февраля эта связь прекратилась. Старший лейтенант Потолов был послан на паровозе на разведку и выяснил, что станция занята красными.

С рассветом началось наступление. Наша жиденькая цепь, находившаяся впереди станции, под натиском огромного количества красных - вероятно, несколько тысяч, под командой Сорокина - стала отходить на станцию, где были убиты Адониди и мичман Петров. Наши два орудия накануне были куда-то отозваны, и нам было приказано держаться до последнего. Два взвода под командой Потолова были выдвинуты вне станции, были отрезаны и пробивались сами в Ростов, здесь был убит Мельников. Я, мичман Тихомиров и еще несколько человек из дивизиона защищали наш левый фланг станции, стреляя по наступающим и прикрываясь вагонами, но в 9 час. утра я уже тащился на станцию с повисшей рукой - разрывная пуля раздробила мне левое плечо, а за мною сейчас же приташился и Тихомиров с простреленной в двух местах ногой. В дивизионе был врач, который и перевязал нас. Потеряв много крови, я не мог уже ходить, и пришлось улечься на носилки.

Вскоре все остатки нашего отряда - человек 50 - были заперты в здании вокзала. Красные обошли нас со всех сторон, и в течение дня их броневик с одной пушкой подходил вплотную и громил нас. Сыпались кирпичи и стекла, и пули бились в стены со всех сторон. Таких атак в течение дня было четыре, За это время был ранен в глаз Владимир Николаевич Потемкин. Наконец, наступила темнота и с нею какая-то зловещая тишина. Мы приготовились к худшему, и все раненые разобрали револьверы, чтобы хоть как-нибудь себя защитить.

Я был тяжело ранен и лежал внутри вокзала и обязан своей жизнью полк.Ширяеву. С наступлением темноты было решено пробиваться. Нас, носилочных раненых, было человек 8-9, и мы были большой обузой для остальных. Зная бесчеловечную жестокость, издевательства и пытки, которым подвергались попавшие в плен к красным раненые добровольцы, кто-то предложил из милосердия нас добить. Услышав это, полк.Ширяев заявил, что либо все выйдем, либо все останемся.

Но все оставалось тихо. Было решено пробираться на Ольгинскую станицу, находящуюся в стороне от железной дорогл. Первыми вышли два брата Ильвовы с пулеметами, затем вынесли нас, раненых, и, пройдя все пути и вагоны, пошли прямо через поля в сторону от железной дороги. Шли всю ночь и наутро подошли к армянского хутору. Оттуда был послан верховой в Ольгинскую станицу, и через некоторое время к нам навстречу выехали казаки с розвальнями и, забрав всех, привезли к себе в станицу. Совершенно непонятно, почему красные за нами не следили и так легко нас выпустили.

На следующий день нас, раненых, привезли в Ростов. Меня и мичмана Тихомирова отправили в гимназию, где был устроен лазарет, а Вл.Ник.Потемкина - к какому-то глазному специалисту. В лазарете мы провели лишь одну ночь, и на следующий день было приказано всех раненых эвакуировать в Новочеркасск, так как Ростов будет сдан красным. После всего пережитого лазарет показался нам раем - чистое белье, светлая зала, молоденькие гимназистки, ухаживавшие за ранеными... и казалось, что мы уже являемся центром внимания, как единственные моряки, - правда, тут же был среди выздоравливающих гардемарин Иванов 13-й, раненый при взятии Ростова. Такое исключительное внимание к нам продолжалось и дальше. Одна из гимназисток поехала с нами до Новочеркасска. Нас всех выгрузили на станцию, и наша провожатая отправилась искать нам пристанища в переполненные госпитали. Почти всех уже развезли, и только мы остались. Наконец, уж под вечер возврашается наша молодая благодетельница; забрала нас и отвезла в Областную больницу Войска Донского. Без этой девушки мы бы, верно, так и остались на станции.

Недолго нам пришлось пробыть в больнице. 9-го февраля кто-то из окна увидел, что едут верхом и на повозках, покидая город, казаки. Все кто мог двигаться, повыскакивали и присоединились к уходившим, родные забрали своих по домам. Весь медицинский персонал разбежался. Достались одни сиделки-казачки и мы - тяжело раненые и бездомные,

К вечеру красные заняли Новочеркасск. Так кончила Морская рота свое существование.

В.Н.Потемкин остался в Ростове и был спрятан одной девушкой. Я и Тихомиров - в Новочеркасске. Два брата Ильвовы и лейтенант Бассов присоединились к армии, ушедшей в 1-й Кубанский поход. Бассов был убит в одной из первых атак, Сергей Ильвов прострелен в грудь на вылет, а Борис ранен в руку. Потолов и Елачич не выдержали и ушли на Кавказ в Баку, где Потолов потом служил у англичан в Персии.