Ильин день в 1920 году был яркий и солнечный. С самого рассвета мы целый день "гоняли Жлобу".
Конный корпус "товарища Жлобы" накануне прорвался в наш тыл, а сегодня с первыми лучами восходящего солнца он попал, "как кур во щи", в искусно расставленную ловушку дроздовцев, танков и бронепоездов.
Сбившись в хаотическую толпу, растянувшуюся многоверстной юшкою, он носился в кромешной аду огня дроздовской артиллерии. Бросаясь от нее в сторону, он натыкался вдруг на танки или пулеметы, которые его вновь нагоняли на картечь всей Дроздовской бригады. Казалось, что вот-вот вырвется голова обезумевшего корпуса из корридора этого огненного ужаса и там, у насыпи железной дороги, сможет укрыться и опомниться. Но не тут-то было: только скатились в лощину и приблизились к полотну железной дороги, как прямой наводкой в упор были встречены огнем двух бронепоездов, спрятанных в "посадке". Опять бешеная скачка в пол-оборота направо; и вновь артиллерия! Потом опять танки, целая батарея тяжелых пулеметов и т.д.
В течение почти 12 часов под непрерывным потоком картечи и пулеметных очередей носилась орда красных жлобинцев на взмыленных и загнанных лошадях, бросая на своем пути все, что только могло облегчить их бегство. В конце концов, обезумевшие люди соскакивали с лошадей и бежали по полю, падая в изнеможении на землю.
Сам Жлоба, в начале избиения ехавший на автомобиле, перешел сперва на коляску, а затем, вскочив на коня, еле-еле удрал с десятком своих конвойцев, сидевших на кровных лошадях.
Весь путь бегства был усеян брошенным имуществом: грузовики, легковые машины, несколько отличных экипажей, повозки со снарядами и продовольствием, зарядные ящики, кухни, пушки без передков, огромное количество пулеметных тачанок, орудийные передки с обрубленными постромками и, наконец, целые табуны загнанных и искалеченных лошадей.
По всему широчайшему полю битвы бродили обалдевшие жлобннцы, почти все без фуражек, с всклокоченными волосами, в растерзанных гимнастерках и без поясов. Наши конные разведчики собирали их в колонны и конвоировали в тыл.
Конный корпус Жлобы был уничтожен; красные не произвели ни одного выстрела, не обнажили ни одной шашки.
О наших потерях, конечно, и говорить не приходилось: их не было, да и не могло быть... если не считать "легкого испуга", которым отделался один из наших конных дозоров. Этот дозор из двух офицеров и пяти всадников, будучи выслан за один из "бугров" следить за движением большевиков, неосторожно чересчур сблизился с проносившейся ордой жлобинцев и был увлечен стихийной скачкой (обезумели не только люди, но и кони).
Наши офицеры к всадники в малиновых с белыми околышами дроздовских фуражках, погонах и проч. около получаса скакали бок-о-бок с красными в их толпе, и эти последние не обращали на них никакого внимания! Наши разведчики еле-еле вырвались из этой паники и гонки, выскочив прямо на очередную засаду пулеметов, но за эти полчаса испытали переживания не из приятных.
Уже день клонился к вечеру. Дроздовцы с музыкой и песнями возвращались на свою стоянку армейского резерва в немецкую колонию Молочное.
На полпути навстречу колонне показался черный форд с георгиевским флюгером командующего армией генерала Кутепова. Шедший в голове дроздовцев генерал Туркул остановил колонну и скомандовал "смирно". Генерал Кутепов сошел с автомобиля и, как всегда, громким, отчетливым и по-юношески звонким голосом поздоровался:
- Здравствуйте, непобедимые дроздовцы!
В его голосе можно было уловить вместе с непреклонной волей и строгостью - простую солдатскую ласку и сантиментальность.
- Ну, знаете, Антон Васильевич, - обратился он с широкой улыбкой к ген.Туркулу, - впервые в военной истории пехота окружает, разбивает, преследует конницу и уничтожает ее! - Лицо ген.Кутепова стало опять строгим. - Не, серьезно! Впервые во всей военной истории! Поздравляю Вас с новой победой, и марш на отдых! - и ген.Кутепов поехал дальше вдоль колонны, здороваясь и поздравляя части дроздовцев с победой.
В это время два наших разведчика подвели к голове полка пленного. Вообще-то пленных было захвачено "видимо-невидимо"; все они были иа один манер - запуганные, ошалелые и в то же время довольные что выскочили из ада целыми.
Но у этого вид был особенный. Чистая добротная гимастерка, хорошие бриджи и щегольские сапоги, без фуражки, голова коротко острижена; через плечо - планшетка с картами. Лицо городское, но отвратительное. Рыжий, рябой, без бровей и ресниц, с бегающими злобными глазами.
В планшетке нашли секретный код для донесений и опознавательные знаки для аэропланов. На первом листе полевой книжки, с копиями донесений в штаб армии за подписью начальника штаба и самого Жлобы, помечена фамилия владельца (не помню точно - не то Кудрин, не то Кудров). Он, видимо, занимал должность офицера генерального штаба.
- Кто это такой? - спросил ген.Туркул у разведчика.
- Не могу знать, ваше превосходительство! Невозможно никак дознаться! Кажинный раз, как заговорит, одно слово "картечь", а то не разберешь!
- Кто ты такой и как тебя зовут? - спросил ген.Туркул, строго смотря прямо в глаза большевика.
Вместо ответа пленный с какой-то особой яростью защелкал зубами, лицо перекосилось гримасой ужаса и злобы, и он с видимым трудом выжимал из себя какие-то нечленораздельные звуки, среди коих можно было разобрать лишь одно слово: картечь. Со страхом озираясь по сторонам, он вдруг неожиданно повернулся кругом и, щелкая зубами, продолжал твердить: "картечь, картечь!"
- Дайте ему карандаш и бумагу!
- Как тебя зовут? Напиши, - повторил ген.Туркул.
Пленный схватил карандаш, долго смотрел то на офицеров, перед которыми он стоял, то на раскрытую перед ним полевую книжку и вдруг быстро, размашистым красивым почерком, через всю страницу написал: НА КАРТЕЧЬ, поставил два восклицательных знака, дважды аккуратно подчеркнул, затем, быстро сунув карандаш к себе в карман, залился диким, оглушительным хохотом.
