ВЕСТНИК ПЕРВОПОХОДНИКА
История 1-го Кубанского похода и Белых Армий

Время летело: подходил конец лета. Скучать не приходилось: палата была, что проходной двор. Но настроение мое было угнетенным. Исчезла уверенность в том, что кость срастется и что, наконец, удастся покинуть опротивевшую обстановку госпиталя.

Поползли и темные onvxn о том, что офицерство в Ростове не в меру предается кутежам в то время, как на фронте не все обстоит благополучно.

Наконец, кончились мои очередные семь недель, и гипс был снят. Кость не срослась и на этот раз. Полная растерянность со стороны врачей - не знают, что делать; тупик отчаяния с моей стороны! Как сонная муха, бродил я на костылях по палате. Не раз слышал сочувствие своему положению и не находил себе места. Несколько раз садился играть в "железку", о которой до тех пор и представления не имел.

Рядом со мной помещался некий капитан 3., настолько оправившийся, что ему были разрешены выходы в город. Его постоянным компаньоном и сопутчиком бывал легко раненый прапорщик Л.-Гв. Финляндского пэлка, веселый и жизнерадостный. Однажды предложили они мне разделить с ними поход на Ростов:

- Пойдем, пойдем! Что ты все сидишь и киснешь?

- Да ведь меня из госпиталя не выпустят; да и одеться не во что: все в госпитальном цейхгаузе, - возражаю я.

Уговорили они меня, и форму мою, кому-то что-то сунувши, выкрали. Оделся я, взял свои костыли и - на извозчика!

В Палас-отеле - благотворительный вечер. Выступают Пионтковская, Сабинин и еще кто-то. Приехали мы и вошли. Большая чудесная зала, нарядная публика, много английских офицеров. Получили мы столик; сели и заказали бутылку вина. Вся обстановка вечера была для меня так непривычна, так неожиданна! А как чудесно пели! Запомнился мне и рассказчик - тучный дядя, смешивший своими историйками до слез. Помнится и бойкая американская лотерея...

После концерта мне не дали отправиться в госпиталь - мои веселые компаньоны затащили меня на Садовую, в один из "Кавказских погребков": - Посидеть!

Выпили мои приятели там изрядно, я же пил мало, но окончательно опьянел. Крайне смутное представление осталось у меня относительно нашего дальнейшего времяпрепровождения. Вернулся я в госпиталь уже перед рассветом и в одиночестве. Костыли не слушались. Санитар раздел и уложил в постель.

День спустя место перелома начало припухать, а еще через день пришлось обратиться к врачу: началось внутреннее воспаление. Доктор никак не мог понять, отчего оно могло произойти. Опять я попал на операционный стол. Сделали мне чистку кости и положили ногу до колена в лубок. Через несколько дней я снова мог бродить по палате.

Как-то раз нас предупредили, что к нам придет священник служить молебен. Велика была моя радость, когда я увидел входящего в палату о.Михаила Ерхана в сопровождении лучшего солиста его хора, диакона Гончаренко. Встреча была столь же неожиданной, как и горячей. Рассказали, что они вместе перебрались из Новочеркасска в Ростов...

Тревожные вести с фронта начинали принимать все более определенный характер. Заговорили об эвакуации. Вскоре затем объявили:

- Госпиталь эвакуируется!

Холодным декабрьским утром пришло в движение все, что могло шевелиться. Санитары и легко раненые добывали подводы, клали на них матрацы и грузили тяжело раненых. К какой-нибудь подводе пристраивались и мы - костыльники. Ехать пришлось до Батайска, где мы погрузились в товарные вагоны, снабженные нарами и печками. Собственно говоря, эвакуировались мы своими средствами - конечно, с помощью персонала. Подвод не хватало, и многим из них пришлось делать по два рейса. Разместились мы на двухъярусных нарах и затопили печки. Более или менее тепло было лишь в то время, пока печки горели, но как только они гасли, уходило и тепло. Топлива было немного. Пищу нам доставляли; делали и необходимые перевязки. Ехали мы очень медленно и подолгу стояли на станциях. Этими остановками мы пользовались для розыска дров: бывало, находили, бывало - и нет. Тогда жгли ящики, солому, бумагу и решительно все, что попадалось под руку и могло гореть. Несмотря на костыли, и мне приходилось принимать участие в розысках и доставке горючего. В Екатеринодаре простояли мы особенно долго и пожгли все, что можно было достать поблизости. Отправились мы как-то в обычные поиски за дровами среди многочисленных железнодорожных составов. Ничего! Перебираясь через площадку вагона 2-го класса, наткнулись на довольно большой ящик, набитый, как нам показалось, всяким бумажным хламом. Притащили мы свою добычу к себе в вагон и сразу пустили в дело. Все бумаги оказались исписанными по английски, и мы начали спешить с ликвидацией. На самом дне нашли коробку сигар, которых до сих пор никто из нас не курил; сунули кому-то под матрац. Часа через два ни от ящика, ни от его содержимого не осталось и следа: все было переработано на дым. Немного спустя кто-то постучал в нашу теплушку. Отодвинули дверь. Некто интересуется: не взяли ли мы по ошибке ящик с бумагами английской миссии, а если да - надо вернуть. Возвращать было уже нечего, да и стоили ли все эти английские бумаги жизни одного прикованного к нарам, замерзавшего тяжело раненого?

Наконец, доехали мы до Новороссийска и снова поместились в госпитале, где старшей сестрой была жена члена Государственной Думы В.М.Пуришкевича. Сам он тоже был здесь, возле своего сына, болевшего сыпным тифом. Имя главного врача, человека с большой, известной в политической среде фамилией, покинуло мою память. Работал в госпитале в качестве хирурга очень известный профессор, если не ошибаюсь, Сапежко. Попали мы в этот госпиталь уже после Рождества. Здесь, под Новый Год, мне впервые пришлось слышать гром в это неположенное для него время.

В госпитале всем нам сделали осмотр на предмет дальнейшего распределения. Помню, что кто-то в палате надумал закурить сигару из найденной в Екатеринодаре, в ящике английской миссии, коробки: дыму напустил хуже, чем от самого скверного вонючего табака, удовольствия никто не получил. Не знаю, жена ли направила его на сигарный запах, или сам В.М.Пурипкевич, бродя по госпиталю, заглянул в нашу палату.

- Господа, я слышу запах хорошей сигары. Уже много времени я не могу достать ни одной, а курить так хочется. Если у вас есть, одолжите мне, а я компенсирую вас табаком или папиросами.

Выгодная нам сделка тотчас же состоялась. Много хохотали, рассказав ему историю с "самоотоплением".

Задержались мы в этом госпитале около двух недель. В день Св. Иоанна Крестителя, рано утром 7-го января, погрузили нас на английское госпитальное судчо "Панаму" и повезли. Куда - мы не знали;знали только, что покидаем Россию!

"Панама" была настоящим, хорошо оборудованным плавучим госпиталем. Пароход был довольно большой. Нас разместили на покрытых чистым бельем двухъярусных койках в большой палате. Доступ на палубу для прогулок был свободным. Персонал был смешанным, и многих среди составлявших его я уже знал за время моих путешествий по госпиталям.

Грустно мне было вспомнить, что именно в этот день, 7-го января, не менее одиннадцати раз покидал я отчий дом, возвращаясь в Новочеркасск после Рождественских каникул...

Вскоре узнали, что направляемся мы в Константинополь. Во время переезда приходилось и мне, прыгая на одной ноге по ступенькам, взбираться на палубу. Вид энергично и подолгу маршировавших там англичанок забавлял нас, но сами мы не были большими любителями таких прогулок, да и не все могли подняться по ступеням лестницы. Предпочитали мы больше собраться где-либо в затише и о чем-нибудь посудачить. Частенько пели. Раз или два один лихой терец, забыв свои болячки, пускался в лезгинку. Не думал больше о своей ноге и я: не болит - ну, и слава Богу!

Шторма во время переезда не было, но тем не менее многие из "ходячих" страдали морской болезнью и все время проводили в кровати. Доехали до Константинополя благополучно. В Босфоре кто-то давал объяснения относительно известных вилл, местонахождения pvccкoгo подворья и т.д. Красива была общая картина; красив был и сам Константинополь - красотою контрастов.

Не долго оставались мы на Константинопольском рейде и пошли дальше - в Эгейское море, Дарданеллы, Мраморное море. Вдали виднелись берега Греции. Здесь нам объявили, что мы идем на Мальту - эту английскую твердыню на Средиземном море и стоянку их военного флота. Почему-то припомнились друзья детства - таинственные рыцари Мальтийского ордена.

Издали Мальта ничем не привлекала взгляда. Ее главный и, кажется, единственный город - Валетта - при приближении к нему казался опрятным и благоустроенным - смотреть на него было приятно. Мы мысленно бродили уже по его окраине, куда подошел наш пароход. Вправо, на пригорке, недалеко от берега тянулись длинные белые бараки, а слегка в стороне от них - такие же, но только черные. Мы почему-то решили, что в них нас и разместят.

Пока что стояли мы на рейде по соседству с огромным дредноутом. Прямо от берега, словно высеченное из камня, убегало в глубину острова аккуратное шоссе, а влево, судя по окраине, начинался красивый город. Два-три корабля, казавшиеся совсем маленькими по сравнению с огромным дредноутом, стояли немного поодаль.

К нам подошли лодки с фруктами, и несколько торговцев поднялись на палубу с корзинами великолепных апельсинов. Торговля, однако, шла слабая: покупать большинству было абсолютно не на что. Долго и с нетерпением ожидали мы, когда нас наконец подтянут к пристани и начнут разгружать. Но прошла ночь, а мы все еще болтались на рейде. Прошел день. Вечером кого-то сгружали и увозили на берег на катере. Простояли мы на рейде еще одну ночь. Утром стало известно, что на Мальте оставят в карантине только тифозных, а остальных повезут в Салоники, неподалеку от которых мы проходили 3-4 дня тому назад. На этот раз на обратной дороге, в Мраморном море, нас изрядно тряхнуло.

На Салониках нас тотчас же сгрузили и на автомобилях доставили в лагерь. Тяжело раненых английские офицеры разносили на носилках по баракам. Надо отдать должное - рядовое офицерство за все время нашего пребывания в их ведении (в течение 8-9 месяцев) относилось к нам прекрасно.

Впечатление от города осталось грустное: казался он серым и безрадостным. Наши бараки тоже оставляли желать много лучшего: наскоро сделанные из дерева, они выглядели уныло-дряхло и уже давно почернели. Внутри их прогуливались сквозняки, так как во многих окнах недоставало стекол. Плохо подходили они для госпиталя, в особенности в стоявшую в то время холодную и сырую погоду. Маленькая печка плохо грела барак. Приходилось наваливать на себя до пяти одеял - и все-таки мерзли.

Во время войны в этих бараках расквартировывались различные части с Салоникского фронта, в их числе и русские, а иногда в них помещались и военно-пленные. Как оказалось, нас здесь не ждали, и заблаговременно помещения приготовлены не были.

В нашем бараке распоряжалась сестра-англичанка. Поутру, после "побудки", она бесцеремонно стягивала одеяла со всех, кто задерживался в кровати. Исключение допускалось только тяжело больным. Кормили нас - нельзя сказать, чтобы плохо, но как-то безвкусно. Вскоре наша администрация взяла кухню в свои руки - тогда появился борщ.

Время тянулось нудно. Кто мог, бродил по лагерю или знакомился с окрестностями. Рядом с нами было учебное поле греческой кавалерии, посаженной на мулов и производившей впечатление тяжелой неуклюжести. Недалеко был залив, а далеко на гооизонте виднелись шапки снеговых гор. Одни из нас утверждали, что где-то там Афон, другие же - что там обитал оракул, а третьи уверяли, что как раз там "Пифии гнездились на треножниках", чем доказывали свои, хотя и обширные, но слегка путанные знания.

Весь берег залива был усеян исключительно красивыми ракушками, настолько соблазнительные, что, пользуясь отсутствием всякого багажа, уже покидая Салоники, я захватил многие из них с собой и расстался с ними только в Крыму, когда на каком-то перегоне мне пришлось ехать верхом на... буфере товарного вагона. Руки замерзали. Греческие ракушки пришлось выкинуть.

Английский священник взялся обучать нас английскому языку, но по-русски он не говорил ни слова, а поэтому обучение велось "показательным способом": учитель наш что-либо делал и все время повторял одну фразу которая потом записывалась на доске, а иногда прибегали к машине. Над этой выдумкой больше всего хохотал сам учитель, а для нас это являлось все же развлечением.

Как-то раз я обратил внимание на появившийся на ноге маленький, очень чувствительный прыщик, который заставил меня вскоре обратиться к доктору, так как начал превращаться в открытую ранку. Доктор покачал головой: кажется, окопная язва - дело затяжное!

Пробыли мы в Салониках чуть больше трех недель, когда пришло сообщение: едем в Египет. Нам как-то не верилось, но поверить пришлось: погрузили нас на большой пароход "Гленкомкастел" и повезли на восток. Узнали мы, что идем в Александрию, один из больших мировых портов, и через день, ранним утром, вошли на внутренний, действительно огромный рейд. Стояли недолго и пошли к пристани. Тепло, масса зелени, повсюду пальто. На пристани большая шумная толпа, одетая в длинные балахоны и... босая. Портовые рабочие. К нам они явно недружелюбны: галдят враждебно, угрожающе жестикулируют и бросают не то какую-то гниль, не то комья грязи; полетел и камень. Кто-то уже успел отрекомендовать нас здесь, как врагов своего народа. В их понятиях мы были такими же врагами русского народа, какими в отношении их являлись англичане.

Перегрузили нас в поезд и повезли вглубь страны. Пересекли мы несколько рукавов Нила, покрытых буйной растительностью, но так непохожей на нашу Российскую зелень. По мере удаления от берегов Нила теряла свое зеленое одеяние и все беднее и беднее становилась природа. Далеко вправо остался Каир; вдали, на самом горизонте виднелись верхушки пирамид. Кругом песок. Редкие жилища и чахлая зелень теснились к пересекающим пустую равнину каналам. Бледно-зеленые олеандры или ряд кактусов-столетников иногда стройным рядком тянулись вдоль железнодорожного полотна. Странными казались они, росшие прямо в песке. Воздух был напоен приторным, но приятным запахом цветущих олеандр. Над густой щетиной могучих листьев столетника, украшенных по бокам длинными острыми шипами, возвышались поднятые кверху "копья" их стеблей.

Каналы, кроме даваемого ими орошения, служили также и транспортным путем. По невидимым от нас каналам часто проходили скрытые берегами фелюки, и тогда мы видели плывущие по песку паруса. Там, где был хоть небольшой клочек зелени, можно было видеть и маленькое селение, жители которого занимались сельским хозяйством. Было оно к крохотным и примитивным и скорее походило на огороды. Все находившиеся на полях рабочие имели в руках большие мотыги. В запряжках можно было видеть верблюда, буйвола, корову или ослика - в одиночку и в любом парном сочетании. Проехали мы и несколько городков с затейливыми и не оставшимися в памяти названиями. Наконец нам объявили, что на следующей станции будем выгружаться. Перед окнами вагона замелькала обильная зелень, пальмы, небольшие постройки, открылся вид на сравнительно широкий канал и целый полотняный город Тэль-эль-Кебир, за которым продолжалась лишенная зелени песчаная пустыня.