ОТ РЕДАКЦИИ:
С любезного разрешения полк. Ф.И.Елисеева, автора воспоминаний
"ЛАБИНЦЫ И ПОСЛЕДНИЕ ДНИ НА КУБАНИ",
изданных пока в 12 отдельных брошюрах, мы приступаем к печатанию в нашем журнале ряда очерков из этих воспоминаний об агонии Кубанской армии в апреле 1920 года на Черноморском побережье в районе Адлера, в моторых автор ярко, правдиво описывает весь трагизм казачьих частей - сдачу, плен и мытарства по Совдепии.
В ШТАБЕ ВОЙСКА.
"ВОЕННЫЙ СОВЕТ"
На зторой день, после полудня, в своем экипажике выехал в Адлер, в Штаб Войска - "узнать о положении и о Грузии".
Я в Адлере. В Штабе Войска много старших офицеров. Узнаю, что они прибыли по вызову "На военный совет", куда приглашены командиры полков, батальонов, батарей и выше их стоящие начальники. Здесь я узнаю, что идет переговоры с красными "о мире", почему и назначено военное собрание. И что с минуты на минуту ждут возвращения с фронта начальника штаба Армии полковника Дрейлинга, который имеет свидание с представителями красных. Я говорю кому-то, что наш 2-й корпус ничего об этом не знает... Все это было так неожиданно для меня, что я решил зайти во внутрь здания и узнать "все доподлинно".
Подойдя к двухэтажному зданию, которое занимал штаб нашего Войска и не зная расположения его комнат, открыл дверь с восточной СТОРОНЫ, то есть второстепенный вход и... наткнулся на гущу офицеров человек в сорок. Все они стояли у трех стен толпою, и только за длинным столом, накрытым зеленым сукном и тянувшимся по меридиану с юга на север, сидели несколько генералов - два Донского Войска и выше них, рядом с председательским местом, сидел генерал Шипнер-Маркевич. Председательский стул и стул левее были свободны.
Войдя, я "воткнулся" в самый левый фланг стоявших у стен офицеров, если смотреть с председательского стула. К моему удовольствию и успокоению, самыми крайними офицерами стояли: войсковой старшина. Павел Мальцев, командир 2-го Хоперского полка, и полковник Михаил Саломахин, командир 1-го Хоперского полка. Оба старые друга. Мальцев, как младший меня в чине, сделал шаг вправо и уступил мне место рядом с Саломахиным.
Я рад этой встрече и шопотом спрашиваю: "Что это?". Они больше меня в курсе событий, так как их полки стоят южнее Адлера.
"Вот скоро официально все узнаем", - отвечает мне шопотом Михаил Карпович Саломахин, старый друг по Майкопскому техническому училищу и боевой соратник "от Воронежа и до Кубани" в прошлом году.
Все или волчат или переговариваются только шопотом. Пока что - я рассматриваю собравшихся.
Главною персоною среди всех является, видимо, генерал Гофнер-Маркевич. Во всяком случае, все глаза устремлены к нему. Он молчит.
Рядом с ним сидит командир или представитель 4-го Донского корпуса генерал-лейтенант Секретов. После Касторной в ноябре 1919 г. я познакомился с ним в штабе нашего начальника дивизии Шифнер-Маркевича. Там же нам сказали донские офицеры, что Секретов в молодости был большой наездник; вообще - он большой конник, добрый и компанейский офицер, может весело провести время и с офицерами, и с казаками, которые его за-глаза, любя, называют "Саша Секретов".
С ним рядом сидит другой Донской генерал - кряжистый, склонный к полноте, темный шатен с густою прическою на голове и с "пунцовым лицом", видимо, после хорошего обеда... Секретову лет 55, а другому генералу - под 40.
Этому молодому Донскому генералу жарко и не терпится. Донская шашка в кавказской серебряной оправе будто мешает ему. Он все время теребит ее и уже не раз спрашивает Секретова:
- Саша... скоро ли все это начнется?
Секретов отвечает ему тихо:
- Скоро. ..
Но генерал не унимается. Он обводит всех стоящих у стен офицеров "уставшим" взглядом, отталкивает свою шашку ладонью от себя и громко говорит:
- А интересно бы повидать Кубанского Атамана... Говорят, что он с очень извилистою душою...
Это было сказано так четко и с такою бесцеремонностью, как может сказать человек, находящийся в "угаре" и совершенно не отдающий себе отчета в своих словах.
Генерал Секретов быстро повернулся к своему другу-генералу, схватил его за руку и отечески заметил:
- Да тише ты!.. Что ты говоришь?.. Ты же не один здесь!..Здесь военный совет!
- А мне все равно... вот мне и интересно повидать этого человека, который хочет сдать казаков большевикам... - вдруг "выпаливает" тот так же громко.
Секретов быстро ладонью закрывает ему рот и покраснел в лице от стыда. Но несдержанный молодой генерал что-то мычит и через пальцы Секретова произносит:
- Саша... тебя мы любим... но большевикам Донцы не сдадутся.
- Я уйду отсюда, если ты скажешь еще хоть одно слово, - расстроенно говорит ему генерал Секретов.
- Ну, хорошо... я замолчу, - уже тихо ответил он и действительно замолчал.
Так как тогда там происходили исключительно трагические часы гибели Кубанской армии, то я должен зафиксировать для Войсковой Истории многие моменты, слова, действия, психологическое состояние присутствовавших на том "военном совете" и свои личные наблюдения и переживания.
Теперь, в Ныо-Иорке, я приобрел интересную книгу под названием "Русская Вандея", написанную генерал-майором Донского Войска Голубинцевым, и подтверждать что это он был на том "военном совете", сидя рядом с генералом Секретовым. Он умер в апреле месяце 1963 г. в Америке, на севере ее.
С фронта, с переговоров, прибыл полковник Дрейлинг. Он сначала явился к Атаману Букретову и потом, УЖЕ с ним, вошел к нам.
- Господа офицеры! - скомандовал генерал Шифнер-Маркович при появлении Атамана. Кто сидел - встали. Из того, что скомандовал генерал-майор Шифнер-Маркевич, а не генерал-лейтенант Секретов, я понял, что старшим здесь является Шифнер-Маркевич.
Генерала Букретова, как нашего Войскового Атамана, я вижу впервые. В самом начале войны на Турецком фронте, 21 октября 1914 года, с разъездов казаков в 30 коней, ночью я прорвался из Персии мимо Баязета и связался со 2-й Кубанской пластунской бригадой генерала Гулыги, наступавшего со стороны России. У меня был секретный пакет для генерала Гулыги от начальника нашего бакинского отряда. Здесь ген.Гулыга представил меня полковнику Букретову, начальнику его штаба бригады. Вот почему я внимательно стал рассматривать его здесь. Он почти не изменился внешностью. Он красив. В лице что-то восточное. Он хорошо выбрит. Вид очень чистый и аккуратный. Ничего "походного". Он без оружия. Пройдя скорым шагом мимо нас, уверенно занял председательское место.
Левее его сел полковник Дрейлинг, высокий, стройный, с рыжею подстриженною бородкой. Он очень грустный. Все мы молчали. Встал Атаман Букретов и коротко сказал следующее:
- Кубанская Армия находится в тяжелом положении. Случайно мы вошли в связь с красным командованием через генерала Морозова,предложившим нам мир. Для выяеснения этого мною был послан на фронт начальник Штаба Армии полковник Дрейлинг, который вам и доложит все.
Сказал, показал жестом на полковника Дрейлинга и сел. Поднялся со стула Дрейлинг, так же чисто и аккуратно одетый, с аксельбантами генерального штаба на кителе, почтительно поклонился Букретову, оперся пальцами рук на стол и, не смотря ни на кого, заговорил, вернее - он стал читать нам по бумаге "условия красного командования, на которых может быть заключен мир".
Так как эти условия многим известны по разным казачьим журналам, я не буду их приводить. Укажу только, что перечисленные условия, подписанные начальником 34-н красной пехотной дивизии, действовавшей против нас, ЕГОРОВЫМ И военным комиссаром дивизии Сутиным (фамилия нечетко – Корректор), заканчивались ультимативно так:
"Срок мирных переговоров кончается 2 мая с.г. в 4 часа 15 минут. К означенному сроку вам надлежит дать определенный ответ".
Дата и время подписи обозначено - 2 мая 1920 года, 00 ч. 40 м.
Все даты по новому стилю. Мы жили по старому. Значит, ультиматум кончался 19 апреля старого стиля, а собрание "военного совета" было накануне, 18-го.
Слушали мы полковника Дрейлинга и не верили своим ушам, настолько все это было неожиданно и недопустимо для нас.
Прочитав, Дрейлинг дополнил, что "при личных переговорах (у будки, за мостом, в 4-х верстах южнее Сочи) дано время для ответа ровно 24 часа", и добавил:
- О сдаче не может быть и речи. Наша цель - затянуть переговоры дня на 3, когда к нам прибудут транспорты из Крыма для погрузки и перебрсски казаков туда.
Он говорил грустным голосом, как и сам он был очень грустный.
Атаман Букретов, во все время доклада Дрейлинга смотревший на свои пальцы рук, слегка игравшие по столу, обратился к члену Правительства Белашеву, только что вернувшемуся из Гагры, где он вел переговоры с Грузинским представительством, и предложил ему доложить "совету", как обстоит дело с переходом Армии в Грузию.
Блондин лет 35 или 40, с приятным открытым лицом, в парусиновой гимастерке, подтянутой казачьим пояском, выдвинулся к столу из группы офицеров, стоявших против нас, и, очень волнуясь, доложил, что "Грузинское Правительство наотрез отказалось пропустить казаков на СЕою территорию, боясь угрозы красных, которые предупредили, что красная армия "на плечах казаков" войдет вслед в Грузию и... неизвестно, где остановится".
Свой короткий доклад Белашев закончил словами:
- Положение безвыходное, и над условиями красных - надо подумать.
ПРОТИВ Белашева за столом сидел какой-то очень полный генерал в серой черкеске и в пенсне, спиною к нам. Он резко, чисто по-военному, "наскочил" на докладчика, в очень повышенном тоне голоса упрекая его, что он недостаточно энергично хлопотал перед грузинами. Белашев не смутился.
- Господин Атаман!.. Я прошу вас остановить генерала Сидоренко в его упреке и резкости против меня!.. Генерал думает, что я есть есаул и его подчиненный по Пластунской бригаде... Но я сейчас член Кубанского Краевого Правительства! - Сказал и сделал шаг назад, чисто по-военному.
Генерал Букретов поднялся на ноги и вежливо попросил генерала Сидоренко успокоиться. Последний был в это время командиром Кубанского ВОЙСКОВОГО учебного Пластунского батальона. Но Сидоренко не успокоился. Сидя на стуле, как бы в ответ Букретову, он резко, громко подчеркнул:
- Сдаваться нельзя! - и что он-то лично ни одному слову красных не верит... и с Армией не останется, а уедет в Крым!
Слова генерала Сидоренко произвели бодрящее настроение, но все почему-то молчали. Это молчание нарушил Атаман Букретов. Он встал со стула и сказал:
- Господа! Мы на военном совете. Я прошу каждого высказаться о моральном, состоянии своих частей и о том, что же надо делать? Как полагается в таких случаях, я начну опрос с младших в чине.- И он повел глазами по лицам и погонам ойфицеров.
Самым младшим оказался войсковой старшина Павел Мальцев, стоявший на самом левом фланге, если смотреть от председательского места.
Атаман просил называть свой чин, фамилию и какой частью командует каждый.
В толпе собравшихся офицеров я знал только первопоходника войск.старшину Мальцева, полковника Саломахина, Певнева Сергея и генералов - Секретова и Шифнер-Маркевича. Остальные мне не были знакомы. Все они были от частей, находящихся или в самом Адлере или южнее его. От частей, находящихся на фронте, то есть севернее Адлера, - не было никого. Никого не было и от нашего 2-го Кубанского конного корпуса. Я попал сюда совершенно случайно.
Мальцев сказал:
- 2-й Хоперский полк боеспособен. Сдаваться полк не захочет. И пойдет, куда угодно. А если потребуется - может с боем идти и против грузин, прорвать их фронт, идти до Батума, где и погрузиться в Крым.
Сказал он хорошо, хотя и волнуясь. Стояла глубокая тишина.
- Хорошо. Кто следующий? Вы, полковник? Ваша фамилия и часть? говорит Букретов, глядя на меня, стоявшего радом с Мальцевым. Назвав свою фамилию и полк, я продолжил:
- Я скажу о настроении всей 2-й Кубанской дивизии, которую сдал старшему в чине только вчера. Я полностью присоединяюсь к словам войскового старшины Мальцева и заявляю, что казаки совершенно не хотят слушать о мире с красными, и если надо - надо силою перейти Грузинскую границу, идти к Батуму и там грузиться в Крым.
- Хорошо. Кто следующий? - вновь запрашивает Атаман.
- Полковник Соламахин. Командир Хоперской бригады. - И он, словно ему тесно в этой толпе и будто не хватает воздуха в груди, или чтобы как можно крепче стать на обе ноги, - слегка задвигался из стороны в сторону своим туловищем в черкеске и заговорил:
- Хоперские казаки никогда не согласятся признать советскую власть. Они восстали со своим генералом Шкуро еще весной 1918 года и были далеко за Воронежем. Ни о каких условиях не может быть и речи. Мы, шкуринцы, будем драться до конца. Ч если надо - будем бить и грузин, но только чтобы уйти от красных и уехать в Крым.
Букретов останавливает его при словах "бить грузин", - чего говорить нельзя, поясняет он.
- Да нам все равно! - оправдывается Соламахин, - если они не пускают нас добровольно! - закончил он.
Соламахин - казак станицы Некрасовской, Майкопского Отдела. Боевой офицер. Его слова были вески.
Фамилий других я не помню, но все высказались так, как и мы. Это же высказал и командир Войсковой учебной батареи, полковник Сергей Иванович Певнев, которого я знал еще сотником по Турецкому фонту. Это был умный и блестящий офицер Кубанского Войска.
Высказались все, и высказались ОДНОРОДНО. Атаман Букретов все время молчал, не перебивая никого. Мне показалось, что все это ему не нравится. Я это чувствовал внутренним чувством. Да и почему он не смотрел в глаза говорившим, а смотрел только на стол, на пальцы своих рук?
В особенности подозрительным мне показалось его отношение к генералу Шифнер-Маркевичу, который должен сказать свое слово последний.
- Ну, а вы, генерал, что скажете? - так обратился он к нему, чем дал понять нам всем - дескать: послушайте самого умного среди нас, самого популярного среди вас!
Наступила глубокая тишина. Все невольно вперились глазами в Маркевича, который, пока говорили остальные, сидел молча, как-то сгорбившись на стуле, глядя только перед собою, видимо, что-то обдумывал и волновался в душе.
- Позвольте мне говорить сидя? - обратился он к Атаману.
- Пожалуйста, пожалуйста, генерал! - быстро ответил Букретов.
В противовес своему обыкновению говорить быстро, порою глотая слова и заикаясь, генерал Шифнер-Маркевич теперь, с напряженным спокойствием, четко произнося каждое слово, коротко и определенно произнес, ни к кому лично не обращаясь:
- Крым также скоро должен пасть. Крым будет гораздо худшей ловушкой, чем мы, находящиеся здесь. К ним, кто в Крыму, условия сдачи, паче чаяния, условия сдачи предъявятся более строгие, чем к нам. Там уже не все спокойно. Там от лица офицеров выступил капитан Орлов против Главного командования. Уголь для транспорта на исходе…
И вдруг, повернув лицо к полковнику Соламахину и смотря на него, продолжил:
- И ты, Миша, глубоко заблуждаешься, зовя всех продолжать войну. Твои я чувства понимаю и ценю - но ты не все видишь...
И, вновь обращаясь ко всем и ни на кого не глядя, продолжал:
- Война окончена. Надо ясно сознать, что мы побеждены. Денег и снарядов нет. Союзники колеблются в поддержке нас. Вести десятки тысяч людей в неизвестность - нельзя. Наш священный долг старших начальников - как можно безболезненнее, бескровно спасти людей, не считаясь ни с чем. И по моему глубоко продуманному убеждению, Ваше Превосходительство, (он встал и уже обратился к Атаману Букретову) наилучший исход - надо капитулировать Армию.
Сказав это, словно изрыгнув непререкаемую истину, он тяжело опустился на свой стул и, достав из кармана носовой платок, вытер пот на лбу.
Подобное заявление столь авторитетного генерала, любимого всеми, храбрейшего, умного и очень доброго человека в жизни - громом поразило нас... Все сразу загомонили. Все сразу стало как-то не по себе. Мне показалось, что вопрос о "мире с красными" был уже предрешен в кулуарах главных генералов, вот почему "последнее слово" было предоставлено самому авторитетному генералу Шифнер-Маркевичу.
Гомон протеста был настолько силен, что Атаман Букретов просил "остановиться" и обратился к своему начальнику штаба Армии, полковнику Дрейлингу, с просьбой повторить сущность переговоров с красными, выразить его личное впечатление и сказать - что же делать дальше?
Дрейлинг встал. Скорбным голосом, со скорбным лицом он заявил:
- Цель переговоров - выиграть время, пока придут транспорты из Крыма. На это потребуется два-три дня, не больше. Красные, конечно, остались такими же... Верить им много нельзя. Я в переговорах исполняю только техническую роль. Я сам красным не верю. Их условия для меня неподходящи. Я ни за что не останусь здесь и уеду персонально в Грузию или в Крым, - закончил он.
Эти слова, видимо, немного смутили Атамана Букретова. Но Дрейлинг подчеркнул, что Армия воевать уже неспособна и надо искать какой-то выход.
Как бы в ответ на эти слова Букретов встал, принял гордую позу и с пафосом заявил:
- Если придется сдаваться всем, то я, как Войсковой Атаман и Командующий Армией, для блага Кубанского Войска на автомобиле выеду впереди всех войск и первым же сдамся бывшим врагам.
Это очень многих из нас удивило и показалось искусственным пафосом. Вновь загомонили кругом. А генерал Сидоренко резко спросил Букретова, не вставая со стула:
- Каково же решение Войскового совета?
Вместо Атамана отвечает Шифнер-Маркевич, теперь вставший на ноги. Он говорит:
- Война окончена! Губить людей нельзя. Казаки народ простой. Они земледельцы, то есть те же крестьяне, и к ним красная власть особых репрессий не применит. К тому же им, как простым людям, пафос Белой Идеи мало понятен. Офицеры же могут уезжать самостоятельно. На пароходе "Бештау" место им найдется. Время не терпит. И если мы сегодня же не дадим положительного ответа - красные перейдут в наступление. Прольется ненужная кровь, а результаты будут все те же, даже худшие. Мое решение окончательное и категорическое - СДАВАТЬСЯ!
Сказал и сел. Наступила жуткая тишина. Встал Атаман Букретов и вдруг заявил:
- Ну, господа, делать нечего... Мы сдаемся. И ваша обязанность теперь - ехать по своим частям, объявить это и уговорить казаков сдаваться. - Это были буквальные его слова. И он закончил: - Считаю заседание Войскового Совета закрытым.
И, не ожидая нашего ухода, он спешно прошел мимо нас в свою спальню-кабинет на втором этаже.
Протокола не писали. Все закончилось под вечер, думаю, часам к 4—м пополудни. Все шумно стали выходить из помещения, громко говоря и как бы не зная, что дальше делать.
Полковник Ф.И.Елисеев.
(Продолжение следует)
