ЧТО ТАКОЕ РОССИЯ.
..Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей...
Н.С.Гумилев.
Что такое Россия? Вы скажете - шестая часть земной суши, страна без тесноты, великая христианская держава, государственность святой земли, безграничная душевность ее народа с бескрайностью чувств, добрых и недобрых - добрых, конечно, больше.
Россия - земля терпения, смирения, простоты , и земного, и душевного раздолья. Земля любви, грусти, безудержа и своевольства, красоты и святости. Земля будущего, перестрадавшаяся, покаянная и чистая, по которой по первой пройдет Христос в Свое второе пришествие, как по более достойной.
Да, все это так! Верно.
Так мы ее представляем себе, так думаем о ней и так она живет в нашем воспоминании, в нашей верной крови, в нашей светлой тоске. Россия жива, и земля ее тоже жива. И жив дух ее. И над ней то же небо, то же солнце. Муки ее народа и полуночная жизнь укрепили и очистили его от душевных плевел и телесной лжи, вернув ему человечность. И там уразумелось значение света дневного и душевного.
Это тоже так!
Россия - это то, что входит в душу при рождении, и это то, что исходит из души каждый день, каждую минуту, бесконечно.
Русский человек чувствует свою родину всем своим существом.
Он принадлежит ей и чтит ее, не как гражданин, а как сын.
- о -
Расскажу, как мне запомнилась Россия, как я ее понял и сохранил в своем воспоминании. И теперь - чем она дальше пространственно, тем ближе органически и глубже в памяти, тем больше она выростает в своем значении.
Не все мы, конечно, росли в садах и имениях, не всем нам беспрестанно светило полуденное солнце и не жили мы всегда в сплошной радости, праздности или беспросветном горе и непрестанном труде... Было всякого. Волна набегала и спадала, голубила и темнила. Но если была радость, то полная, от всей души. Печаль была какая-то своя, теплая, понятная, как последний снег или первый весенний дождь.
Не все мы также выросли из мягких корней культурных пород и мачтового леса, росли и из ольховых и ракитных коряг, осочных трав и стоячей воды. Но всех нас выгрело одно и то же русское солнце, все мы - с запахами и силой своей земли, с ее красотой, болыо и радостью.
КРОВЬ И сознание, характер и ПРИВЫЧКИ у нас из того ландшафта, где жили наши предки и родились мы сами; эта преемственность - без нашего желания, по закону жития Божия.
У меня перед глазами березовая роща с бодрым запахом бересты и с невиданной ни на каких других деревьях листвой; эту рощу смотрели наши деды и прадеды; на закорузлой коре я чувствую их взгляды. Эта преемственность связывает людей, поколения, время и природу.
Озера наши тихие, низкие, мерцающие на солнце, сверкающие в грозу и, конечно, не вечно голубые и не всегда серые, не всегда под ветрами и льдом, или в цветущем тростнике и кувшинках, но всегда с жизнью птиц, рыб и воды, с красотой воли и простора.
В Альпах, над одним озером, чисто голубым, но и таким же чисто чужим, довелось мне увидеть чудесную поляну, гектара с полтора, сплошь и ровно покрытую ландышаши как ковром. Меня она почему-то не захватила своей красотой, запахом и культурной одинаковостью, а вызвала из сознания русское болото, а может быть только предболотье, поросль под деревней Ременево, где-то в Старицкой уезде, по которому я ходил несколько майских недель, по несколько часов каждый день, собирая ландыши. И всюду они росли, на версты, вольные, рассыпанные по всему полесью, наверно до самых истоков Волги-матушки, большие и малые, сочные и хилые, со своим застенчивым запахом и скромной улыбкой, и росли не для аптекарских целей, а так - во славу Божию и для украшения своей земли.
Кстати, заметили ли вы, что хилые цветочки сильнее пахнут, что кривые кусточки крепче цепяются за землю...
В болоте, особенно северном, очень много жизни: цветы, кусты, травы, ягоды (одна клюква, голубица или брусника чего стоят!), насекомые, птицы, звери, солнце, ветер.., И все это разное и по цвету, и по запаху, и по голосу… целая вдохновенная симфония, славящая благодать и жизнь.
Когда вам случается идти из одной деревни в другую, по пути обязательно встретите одинокую рябину, скромную, горькую, в одиночестве часто покривившуюся. Она, как в католических землях придорожные Богородицы, благословляет ваш путь.
Кто не знает русского ласа, прохладного летом и теплого зимой, его дорог, тропинок, бездорожья, чащей, бурелом с папоротниками, гатей, ручьев и рек! Кто не пил из родников, не смотрелся в черную заводь! Не отдыхал на сломанном дереве и не слушал голосов леса! Кто не расправлял свою заморенную голодом грудь, не вдыхал запах хвои и солнца! Или пережидал грозу под лохматой елью. И сверкала молния, гремел гром, и лил дождь, а под елью - как под маминой тальмой - тепло и не страшно, а молния совсем не устрашала, а только украшала небо и лес, мешая свой запах с запахом земли. Ощущалась какая-то действительная жизнь, молодая, несокрушимая.
После ГРОЗЫ и ветра наступала как бы небесная тишина, сошедшая и на землю безмятежностью и покоем. Солнце опять блестит и на лужах, и на церковных куполах, объединяя в своем свете земное и небесное. И сон-трава родной земли, с запахом не забвенья, а незабвенности.
Острое чувство Родины, как запах росистой мяты или сухого сена, или даже снега, сопровждает нас всегда и повсюду.
Разве забыть запах прошлогодних листье после оттаявшего снега или солнечно-землянистый запах ольхового взгорья, или запах лесной малины! Весенний вечер с перелетами поздних птиц, так любимый охотниками, любовный крик запоздалого крылатого кавалера, длинные темные тени и шелест ветра и травы всю ночь... Ощущаешь этот простор и волю, приволье и красоту, и знаешь, что она и в тебе, и ты сам - часть ее. Как все это просто и все же неразгаданно...
А зима! Снег даже в бураны и ночью - белый, с синеватой прорезью. Снегири, синицы, зяблики - маленькие пташки большой русской земли! Утро и день - прозрачные, вечер - твердый, убедительный, а ночь - просто синеватая, как сахарная голова; звезды - низкие, как уличные фонари провинциального города.
Голос зимы - серьезный, а воздух почти праведный, такой чистый и прозрачный, без примеси греховной пыли или сырости. В такую тихую ночь особенно далеко и "однозвучно" звенит колокольчик запоздалого путника или скрип полозьев обозного воза.
Но вот идет весна, самая лучшая пора природы. Распускаются клейкие листочки, пылятся сережки орешника, березы, цветет верба... Воздух настаивается, как крепкая дедушкина наливка. Даже простая былинка рядится чуть ли нее в орхидею. Расползаются по земле мелкие, низкие цветочки, лезут на прогалинки, взбираются к орешнику, к заветрью, под солнце.
Одуванчик первый вылезает на высохшую межу, чтобы запылиться раньше дороги; в низине прихорашивается курослеп, у заборов лукаво расцветает крапива...
Как скорые южные поезда, прилетают птицы; этим заграничным жителям люб наш край, здесь они родились и запели свою первую песню или крикнули славу жизни. И аист, и ласточка, и гусь лапчатый, и лебедь белый!
Серенады и в выси, и в траве, и в листве над ручьем, или под твоим окном. И душно спать в таких песнях в таком цвету и в такое время! Не можешь выспаться, но и не хочется спать. Да и зачем сон в весеннюю ночь?!..
А птицы, под песни и по указке старших птиц, свивают гнезда и готовят люльки малышам. Песня - песней, а дело - делом. А кошка задумчиво мерит расстояние до певцов и до гнезд... рассчитывает трезво или мечтает о прелести весны.
Как будто безпричинно летают бабочки, стрекозы, как будто без нужды стрекочат кузнечики и прочие травяные обитатели, но для полной симфонии нужна каждая живая нота.
Спешат и люди, поливая трудовым потом и плуг, и борону, чтоб были злаки, ягоды, фрукты, овощи, то есть все "изобилие плодов земных".
Бодрый запах полыни мешается с добрым запахом трав и медвяным - всяких цветов, кустов и деревьев. Все на подъеме, в росте. Даже у трусливого зайца страх сладкий. Все радостно ощущают красоту жизни и силу земли.
Ты, городской житель, ходишь по этой солнечной земле без дорог и троп. Залез в траву по грудь, как безответственный варвар, рвешь цветы, не нагибаясь, и не знаешь, что так выглядит и чувствуется счастье.
Косьба. "Косарь поет, коса звенит", и уже "пахнет сеном над лугами". Копны сена, скирды клевера, тимофеевки, потом - хлеба, овсы, стрючковые, греча... все благородные жизненные цвета. Собраны сила и мед, калории и витамины воедино для жизни и радости. Для пробы уже испечен новый хлеб и сварена молодая каша.
Рвут лен, коноплю, сильный запах из мочил и разостланных на жнивье так называемых технических культур.
Потом следуют корневые и овощные запахи, они мешаются с запахом ботвы и дыма: детвора печет брюкву и картофель. Горячий, сладкий или рассыпчатый с солью - он под стать городскому прянику, даже тульскому.
Приходит багрянец - цвет умирания. Листья - маленькие липовые и большие кленовые - носятся по земле, шуршат под ногами.
А посмотришь на небо - жалобно, но благодарно кричат углы птиц, медленно, как товарные поезда, уходящие на юг, оставляющие свою родину. Жалко. Какая-то грусть от глаз заходит в сердце. Хочется и самому крикнуть им вслед, ответить. Как странно, что молодые птицы сперва кричат по осеннему и только потом - по весеннему...
Наступают сырые, унылые дни. Низкие, быстрые тучи, поникшие кусты, рябина, калина или дикая яблоня, еще с плодами своего лета, поникли, как крылья у мокрой птицы, которая уже не полетит; с них капает не то туман, не то слезы.
Как природа, печалится и человек, он то грустит, то насупленно серьезничает. Проходяще, прозрачно.
Шумит голый лес - его не слышно. Человек тоже печалится в себе, этой печали тоже не слышно, она еще в летней благодати, которой хватает на весь год, она не переливается через край, даже осенний.
Когда счастлива, радостна земля, счастлив и человек. Осень - не несчастье, не зло, а отдых, собирание силы; не расчет, а только подсчет. Над печальной землей все же есть то же небо, и из него так же льется свет и светится радость.
Да, многогранна радость и бескраен простор родной русской земли, и маленький человек с его большим чувством дополняет и украшает ее. Земля добрая и человека наполняет добром, выращивает его для своей надобности.
К вот опять лето. И опять на станцию за тобой приехала телега; ты трясешься в ней, как перед последним экзаменом, и перед тобой - похожие на иксы и игреки пыльные лютики и высохшая придорожная трава. Отсиживаешь ноги, затекает поясница и, наконец, ты расправляешь себя, как утенок перед полетом, глубоко вдыхаешь дедовский воздух, ощущаешь, как тянутся кости, как вливается в тебя жизнь. Это оттого, что ты возле самого лучшего края ее, что это твоя земля и ты - ее.
После шума города, соборных колоколов, блестящих митр к архиерейского хора тебя вполне удовлетворяет и совершенно умиляет благовест деревенской церковки с тремя березами или парой лип в ограде и одним колоколом. Скромный звон, дополняющий благостную умиротворенность. Еще до входа в церковь утихаешь, обезгрешиваешься. Старенький беленький батюшка в такой же старенькой камилавке, как доживший до нашего времени Христовый ученик, твердит вечное, святое: "Господи, помилуй... Господи, помилуй!"
Но... знаете ли вы деревенскую лавку? Ее слышно за версту, с ее дегтем, керосином, сельдями, капустой, ситцем, баранками, гвоздями, сыромятной кожей, добротными хомутами и черствыми медовыми или мятными пряниками, кре-менчугской махоркой и чаем Губкина или Высоцкого. Все запахи смешаны в один общий запах деревенской нужды. Кажется, что и подковы здесь пахнут русскими дорогами, а из хомутов вот-вот высунется какая-нибудь гнедая голова.
Подходит срок. Уезжаю. Усталый от солнца, отдыха, хлебосольства.
- Ишь, опять ряшку наел на целый год... - скажет единственный носильщик, он же и сторож станции Высокое, помогая выгружать деревенскую снедь. Двадцать мест при мне и пять в багаже. В поезд укладывается, а как это уложилось в телегу и было под силу одной лошади - теперь непонятно.
А еще поклоны, пожелания, поучения и наставления.
Радостно суетишься, зло потеешь и готов кусаться, а не целоваться, и не знаешь, что это все - счастье.
Лихославль. Пересадка. Ну-ка, умести все свои места, не забудь не растеряй… вот, где годятся городская математика и деревенская сила и смекалка.
Но все благополучно преодолено. Поезд трогается по прямой: в Петербурге встретят. Улыбаюсь беспричинно, во весь свой раскормленный рот и тянусь к корзине, где дорожный цыпленок с фаршем, секрет коего знает только бабушка, и "нежинские" малосольные, мелкие огурчики, секрет солки - опять-таки дедушкин секрет, как и "ерофеич", что везу отцу... А может быть, к цыпленку подошли бы маринованные боровички и рыжики? Ну, нет: это водочная приправа... мне еще невкусно, а в следующий год - да.
Думал, что аппетит остался в деревне - ан, нет, уже съел двойную порцию и ворочаю третью… Но это, конечно, русская привычка - обжираться в поездах, на пароходах и станциях, начинающаяся уже сызмальства.
- Господа, подходим к Петербург, через пять минут будем на Николаевском вокзале, - объявляет обер-кондуктор.
И это было! Ехал я из счастливой деревни в счастливый Петербург и был счастлив. Но ни деревня, ни Петербург, ни я сам тогда этого не знали.
Это счастье горит во мне и теперь своим светом первой и последней любви, горит скорбью, благодарно и радостно, памятно и незабвенно. А сама скорбь, священна, и память - благословенна.
