ВЕСТНИК ПЕРВОПОХОДНИКА
История 1-го Кубанского похода и Белых Армий

В первых числах января 1920 года большая часть Белой Сибирской армии, продолжавшей свой легендарный Ледовой поход, находилась в 15 или 12 верстах от г.Красноярска. Дальнейший отход армии был здесь задержан изменой Красноярского гарнизона, состоявшего из отведенных сюда на отдых и пополнение частей 1-й Сибирской армии, во главе с ген.Зиневичем.

Автор настоящей статьи - нижний чин, доброволец и пишет, как сохранилось это событие в его памяти, что он наблюдал и пережил лично и что слышал от заслуживающих доверие людей.

3-го января мы прибыли на ст.Минино, в 15 верстах от Красноярска. Помню себя здесь лежащим на цементном полу в зале 3-го класса этой станции. Мне дали прочитать листовку, выпущенную в Красноярске и предназначенную для нас, отступающих. Только из этой личтовки я понял, в каком катострофическом положении находится армия. Пребывая в непрестанных боях и непрерывном передвижении, мы не представляли, что происходит в тылу. Начальствующие, может быть, и знали. Мы же, рядовые, думали, что где-то находится эвакуировавшееся из Омска правительство, которое готовит нам смену и хотя бы непродолжительный отдых на зимних квартирах для продолжения дальнейшей борьбы.

Из прокламации же я узнал, что с падением Омска правительство перестало существовать, что никаких резервов нет, что помощи ожидать не от кого и неоткуда, что край весь объят пламенем восстания, что Красноярский гарнизон, увлеченный большевистской агитацией, произвел полубольшевистский переворот и требует от нас сложения оружия.

Перед каждым из нас стоял вопрос: быть или не быть? Впереди - красные, в тылу - красные, а с флангов - тоже красные партизаны. Впереди ничего, кроме смутных надежд на атамана Семенова и предположения, что у ген.Деникина все обстоит благополучно. Ко времени нашего приближения к Красноярску власть в городе уже перешла к настоящим большевикам, генерал Зиневич был выведен в расход, а власти усилили гарнизон мобилизацией рабочих фабрично-заводских предприятий и служащих государственных и городских учреждений. Красноярские рабочие всегда были революционно настроены, а в 1905 году существовала даже Красноярская республика.

Как больного тяжелой формой тифа, меня мучила нестерпимая жажда. Воды не было даже в колодцах: всю вычерпали проходящие части. Даже чистого снегу вблизи станции не было, а только перемешанный с конским навозом. Только в полуверсте от станции нашли чистый снег, которым я и утолял жажду. Со времени заболевания тифом меня сопровождал самоотверженно ухаживавший за мною товарищ по оружию, не покидавший меня как во время похода, так и в красном плену.

В тот же вечер мы переехали на ночлег в дер.Минино, где нам отвели хорошую комнату у очень предупредительных, отзывчивых и услужливых крестьян которые с беспокойством ожидали конца событий. 4-го января мы переехали в дер.Заледееву, которую солдаты справедливо окрестили Злодеевкой, как место нашей катастрофы.

В деревнях Минино и Заледеево стояли отступающие Белые части и многочисленные обозы, как войсковые, так и беженские. В Заледеевой мы простояли ночь и день 5-го января. Вечером распространился слух, что командованием отдан приказ: завтра утром выступить в поход, причем нестроевые части и обозы, не отставая, должны следовать каждый за своею строевой частью. Мы знали о предполагаемом обходе революционного Красноярска с севера и что красноярские повстанцы будут пытаться преградить нам путь отступления и что поэтому неизбежен бой, возможно, даже на два фронта, так как преследовавшие нас красные находились в расстоянии одного перехода или полуперехода.

6-го января с рассветом отступающая армия выступила в поход, а за нею двинулись обозы. Стояла тихая зимняя погода, с морозом градусов в 15-18 - по-сибирски это небольшой. Уже при выходе из деревни обозы шли в беспорядке, в несколько рядов, стараясь при малейшей возможности обогнать один другой. За деревней начинались сопки, то есть небольшие возвышения, почти голые, так как снег с них сметен ветрами. При спуске с одной сопки наш возница не мог сдержать лошадей и коренная передними ногами залезла в передние сани. К счастью, передняя подвода остановилась и кучер высвободил ноги лошади, но в это время вывернулась из саней оглобля. Пока ее привязывали, мы отстали от своих, как ни старались держаться вместе.

Впереди находилась подгородная деревня Дрокино, в 5 верстах от Красноярска. Мы проехали, вероятно, не более версты от дер.Заледеевой, как у дер.Дрокиной начался жаркий бой. Трещали пулеметы. Движение обозов приостановилось. Лавируя между санями, мы сумели присоединиться к своим, и на душе стало легче. В обозе нашего полка находилось несколько офицеров нестроевой команды, и это придавало нам некоторое успокоение. Было несколько саней с больными и выздоравливавшими. Мы с минуты на минуту ожидали открывшейся возможности двинуться вперед, возлагая надежду на Господа Бога, мудрость своих вождей, доблесть армии и выносливость лошадей.

С тех пор прошло 45 лет. Я не могу сказать, сколько часов длился этот бой - 2,3 или 5. Около 2-х или 3-х часов дня начался обстрел столпившихся обозов. Поднялась паника. Обозники с подводами метались из стороны в сторону, двигаться было некуда: все пространство было забито подводами. Через несколько минут началось беспорядочное движение назад. Не знаю, стреляли ли красные для острастки, в воздух или по людям, но стрельба продолжалась долго. Офицеры срывали с себя погоны. Были случаи самоубийств. Паника продолжалась, и наконец среди подвод появились красные. Вероятно, это были мобилизованные красноярские рабочие, потому что одеты они были в разнообразную цивильную одежду, с аршинными красными лентами на груди.

Они неистово орали: "Товарищи, бросай оружие, долой войну, довольно проливать братскую кровь"... Увлекаемые общим потоком, мы очутились на дороге, ведущей в Красноярск. На дороге стояли заставы, пропускали подводы, требуя сдачи оружия. Они заглядывали в сани. На санях у нас стоял сундучек с одеждой. Он показался подозрительным. Ударом приклада красные сломали крышку и, убедившись, что в сундуке оружия нет, нас пропустили.

Взволнованные и потрясенные происшедшим, мы двигались к Красноярску. Зная, как жестоко красные расправляются с военнопленными, невольно думалось о том, что ожидает нас и какая участь постигла наши строевые части, пробились ли они или тоже попали в лапы красных. О том, что часть армии пробилась, я узнал только через много лет, очутившись вне пределов досягаемости для красных.

Уже начинало темнеть, когда мы въехали в Красноярск. Вероятно, было около 5-6 часов вечера. Раздавался торжественный колокольный звон к рождественской всенощной. Вспомнились мечты некоторых наших вождей и статьи газетных писак: "В Москву, под звон колоколов!" До самого Красноярска по дороге встречались небольшие красные отряды.

При въезде в город нам объявлялось: располагаться на ночлег в любом доме, но на второй день Рождества явиться на регистрации, о времени и месте которой будет объявлено в афишах. Ехавший впереди офицер облюбовал один большой двор с несколькими домами. Мы въехали в этот двор. Другие подводы нашей части заняли соседние дворы. Люди старались держаться вместе. Лично мы заняли небольшой домик в глубине двора, любезно встреченные хозяйкой дома.

В доме была праздничная чистота, тепло, уютно и приятно. Перед иконой теплилась лампадка. Узнав о моей болезни, хозяйка устроила чистую постель и сейчас же ушла к своему доктору. Вместо праздничной радости на душе был кошмар.

Скоро пришел доктор. Осмотрев меня, он констатировал возвратный тиф и прописал лекарство, но это было совершенно бесполезно из-за невозможности купить его по безденежью. Точно у Гоголя: "Человек простой, если умрет, то и так умрет, а если выздоровеет, то и так выздоровеет". Между тем хозяйка приготовила обильный ужин, какого мы давно не видали. Хозяина дома не было. Возможно, он был мобилизован красными. Мы отошли ко сну с тяжелой мыслью: что день грядущий нам готовит?

Какое количество белоармейцев было взято в плен, сказать не могу. Красные же в своих газетах называли десятки тысяч людей, десятки тысяч лошадей, много оружия и всякой иной военной добычи. Говорили о сдаче целых полков, передвигавшихся на санях и застрявших среди обозов. Несомненно, красные цифры грешат преувеличением.

В Красноярск мы вступили в качестве военнопленных и вечер под праздник Рождества Христова и первую ночь провели в частной квартире доброй женщины, которая по-христиански дала нам приют и приняла нас, как гостей, а ко мне, больному, пригласила даже врача. Усталые и измученные, первую ночь в плену мы провели, точно дома. Проснувшись, мы обсудили свое положение и план дальнейших действий. Мой друг отправился в собор к обедне. Зимний день короток. Вернулся он почти вечером. Я сильно мучился ожиданием, опасаясь, как бы не случилось с ним чего-нибудь непоправимого.

Наоборот, мой друг возвратился в бодром настроении. Возле храма он встретил каких-то знакомых, узнал о положении и настроениях в городе, а самое главное и для меня неожиданное - он нашел и снял комнату в полуподвальной квартире уральских беженцев, в которую мы сейчас же и водворились. Таким образом, мы выбрались из расположения полка, благодаря чему избежали регистрации в качестве военнопленных. Мой друг проявил удивительную находчивость и деловитость, и я считаю, что ему я обязан жизнью и свободой. Больной тифом, без посторонней помощи, я не мог бы благополучно выйти из постигших нас тяжелых испытаний.

Дня через два, с большими предосторожностями, друг мой отправился в гостеприимный дом, в котором мы провели первую ночь. Здесь он узнал, что все солдаты и младшие офицеры после регистрации были объявлены мобилизованными и в тот же день отправлены на фронт для преследования отступающих - вчерашних своих друзей и соратников. Старшие офицеры были куда-то увезены, вероятно, под арест.

В первые дни нашего пленения самым тяжелым вопросом был вопрос питания и регистрации. Деньги Сибирского правительства были сразу же аннулированы, советских ни у кого не было. Продукты в первые дни выдавались бесплатно всем по карточкам, в крайне ограниченном количестве. Продовольственные карточки выдавались только лицам, прописанным в полиции. За несвоевременную прописку грозило строгое наказание. Регистрация также производилась и в учреждениях по роду занятий беженцев, то есть по их специальности, так как полиция не справлялась с регистрацией. Все мужчины до 45-летнего возраста подлежали мобилизации и должны были являться в военкомат (военный комиссариат). Большие трудности при регистрации представляло отсутствие документов, но здесь помогали свидетельства знакомых и объявление в полиции о потере документов.

Как выздоравливающий после тифа, временно от мобилизации я был освобожден. Другу моему удалось зарегистрироваться в качестве учителя, а учителя от мобилизации освобождались, но обязаны были возвращаться к месту своей прежней службы. Уклонение от мобилизации считалось дезертирством. Выехать из города без разрешения было невозможно.

Таким образом, нам удалось зарегистрироваться и получить продуктовые карточки. Так как по карточкам продуктов выдавалось ограниченное количество, скоро расцвела меновая торговля. Горожане на базарах променивали крестьянам разные вещи на картошку, муку, мясо и т.д. Тащили на базар остатки своего барахла и беженцы.

По улицам продолжительное время валялись трупы дохлых лошадей, погибших от голода. Постепенно эти трупы собирались и свозились на Енисей, в надежде, что весенняя полая вода снесет их в океан. На Енисей было свезено тысячи лошадиных трупов.

В первые дни нашего пребывания в Красноярске на станцию жел.дороги были доставлены эшелоны с замерзшими людьми - беженцами и ранеными и больными белыми воинами. Эшелоны эти были оставлены на путях и в тупиках без паровозов и без пищи. Где-то в тупике, на глухом разъезде, был обнаружен эшелон с замерзшими женщинами. Это чешские герои оставили своих русских жен и невест, не желая везти их в Чехию.

Как только произошла смена власти, в городе начался террор. Губчека каждую ночь выводила в расход людей, преимущественно пленных офицеров, бывших высших правительственных чиновников и буржуев. Непрерывно шли обыски и аресты. За нахождение сибирских денег или воинской одежды, после объявленного распоряжения о сдаче, тащили на расправу в Губчека. Люди стали бояться, подозревать и избегать друг друга. В газетах печатались все новые и новые сообщения о победах над белобандитами. Захлебываясь от злобы, оповестили о расстреле адмирала Колчака. Жители рады были бы приходу партизан Щетинкина. Этот предводитель минусинских повстанцев сначала вел борьбу с белыми, а потом, как говорили, повел борьбу и с красными. Город был полон самых разнообразных слухов.

Спустя недели две, мой друг встретил на базаре офицера нашего полка и пригласил его к себе. Офицер был в подавленном состоянии и за скромным обедом рассказал, что он находился в казармах Военного Городка, где под стражей содержались пленные офицеры и солдаты. Пришел он на толкучку с разрешения, чтобы променять что-либо из вещей на продовольствие. Кроме пайки ржаного полусырого хлеба и холодной некипяченой воды, пленным ничего не давали, а спать приходилось, не раздеваясь, на голом цементном полу, даже соломы не было.

Всех офицеров чекисты подробно допрашивали, в каких частях приходилось служить при царском режиме и при белых, в каких боях участвовали, кто были начальники и где они находятся. Многие из допрошенных исчезали; посылались ли они в красную армию или выводились в расход - кто знает? Офицер обещал при случае заходить к нам, но так и не появлялся. От него мы узнали, что во время боя под Дрокиной некоторым частям удалось беспрепятственно миновать Красноярск, обойдя его с южной стороны. Хотя зависть и грех, но мы сильно завидовали всем ушедшим.

Благодаря нашему множеству, красные не имели физической возможности начать немедленную расправу над нами. А кроме того, забрали нас в плен вчерашние белые, части 1-й Сибирской армии, еще не успевшие достаточно покраснеть, хотя над своим вождем, ген.Зиневичем,они уже успели расправиться - может быть, по приказу красного командования, к которому Зиневич, от имени гарнизона, обращался с маниловским предложением прекратить войну.

Но не все военнопленные и беженцы отделались так благополучно, как мы. Следовавшие по нашим пятам красные части, имевшие большой опыт в грабежах и насилиях, при захвате обозов первым делом принимались грабить. Отнимали одежду, особенно валенки и полушубки. При невозможности быстро снять кольца или серьги у женщин, случалось, отрезали пальцы и уши. Я слышал рассказ женщины, имевшей длинные волосы, собранные на голове в узел. В этот узел она спрятала две золотых монеты. Ее сильно таскали и трепали за волосы, найдя эти монеты. У кого находили оружие, тех подвергали сильному избиению, сопровождая неслыханными ругательствами.

В ночь под Новый год я настолько ослабел, что приглашенный врач, сделав два укола камфоры, предупредил, что часы больного сочтены и что он едва ли переживет ночь. По уходе врача произошел сильный припадок болезни: я неистово кричал, метался, пытался бежать, бредил. Это был кризис, после которого я стал быстро поправляться и под праздник Сретения был уже в состоянии пойти в собор ко всенощной. Большой храм был переполнен молящимися. Известно, несчастья приближают нас к Богу. До сих пор не могу забыть чтения кафизмы, которую громким голосом и вразумительно читал чтец посреди церкви, перед праздничной иконой. В памяти звучит еще и сегодня: "Рече безумец в сердце своем: несть Бог". В храме стояла необыкновенная тишина. Содержание псалма так соответствовало времени: в городе началась назойливая безбожная пропаганда.

Очень скоро начальство приступило к разгрузке города. Были расклеены объявления, что беженцы должны возвратиться к месту своего прежнего жительства, не опасаясь никаких преследований, так как все преступления против советской власти амнистированы и даже смертная казнь, по случаю победы над Колчаком, декретом Совнаркома отменена навсегда. Конечно, это была обычная большевицкая ложь. Объявление заканчивалось предупреждением, что беженцы будут лишаться продовольственных карточек.

Некоторые категории беженцев подлежали ре-эвакуации в принудительном порядке, например, учителя, мой друг как раз подходил под указанную категорию. Освобожденный от мобилизации, я получил разрешение на выезд из города вместе со своим другом, как его родственник. Учительский персонал повестками был вызван в наробраз (отдел народного образования). Оказалось около 150 человек, подлежащих отправке к месту службы. Это были преимущественно народные учителя с Волги, Урала и Приуралья, с их семьями. Большинство из них - учительницы. Учителей гимназии - единицы.

Железная дорога должна была предоставить три вагона - конечно, товарных. Для отопления вагонов в складчину были куплены дрова, в каждый вагон - печка-буржуйка и выданы продукты в расчете на две недели. К каждому вагону был прибит кусок красного кумача с надписью крупными буквами: "РАПРОСИСОКУЛЬТ", что означало - "работники просвещения и социалистической культуры". Так в те времена назывались учителя. Теперь, кажется, их переоктябрили в не менее благозвучное - "шкрабы" - "школьные работники".

Слово "рапросисокульт" имело магическое действие. Бывало, какой-либо вооруженный красноармеец пытается залезть в вагон. Стоило только, обязательно строго, произнести: "Нельзя, здесь рапросисокульт", - и красноармеец удирал без оглядки, вероятно, предполагая, что здесь помещается какой-то советский сатрап со своим штабом, от которого надо удаляться подальше и поскорее, чтобы не нарваться на неприятность.

В вагонах были двойные нары, и помещалось в них приблизительно до 50 человек. Днем печка топилась почти непрерывно: надо же было сварить чай, картошку или суп на 50 человек. Поэтому днем в вагонах было тепло.

Из Красноярска мы выехали 23 февраля, то есть через полтора месяца после падения Красноярска, а за Урал перевалили в самом конце марта. Раньше это путешествие продолжалось не более 5-6 дней. Вагоны наши часами задерживались на станциях, а иногда, на больших станциях, и по суткам. Случалось, для паровоза не хватало дров. В таких

случаях на станциях мы ломали заборы и тащили на паровоз. Не хватало и воды. Водокачки лежали в развалинах, взорванные белыми при отступлении. Паровозы за водой уходили далеко от станций. Были случаи, что ведрами носили в паровоз снег. Выданных нам продуктов не хватило. Пришлось покупать на станциях у торговок. На некоторых станциях в числе торговок мы узнавали и жен наших офицеров, оставленных по дорогам. Мы сообщали им о судьбе знакомых офицеров, а от них узнавали местные новости, особенно интересуясь положением возвращающихся беженцев и военнопленных.

На станции Новониколаевск были расклеены объявления, в которых говорилось, что за мародерство и насилия над жителями осуждены к высшей мере наказания белобандиты, и далее шел перечень фамилий осужденных офицеров, с указанием их чина и заключением: приговор тогда-то приведен в исполнение. Это и означает отмену смертной казни. Юмористы объясняли эту отмену так: в советском законодательстве нет термина "смертная казнь", а есть: "высшая мера наказания". Значит, большевики не лгали, говоря об отмене смертной казни.

В Новониколаевске царила эпидемия тифа. Умерших не успевали хоронить. Их сваливали в кучи, потом сжигали. Таким образом, как говорят, было сожжено 30 тысяч человек. Тиф проник и в наш "рапросисокульт": заболели по дороге три учительницы. Их оставляли на станциях где имелись вблизи больницы. При больных оставался кто-нибудь из пассажиров в качестве сестры или брата милосердия. После Тайги и Ново- николаевска стало свободнее: ушли томичи и алтайцы.

В Омске нас свели в два вагона: один направили через Челябинск на Волгу, другой через Екатеринбург в Пермь. Взорванный белыми железнодорожный мост через Иртыш еще не был восстановлен, и поезда переправлялись по льду. Здесь нас задержали на сутки, чем я воспользовался для посещения знакомых. Недавнего оживления в городе не осталось и следа. Настроение у знакомых панихидное, полное безнадежности. Говорят шопотом, потому что стены имеют уши. Боятся друг друга. Жалуются на острый недостаток продовольствия, который пока восполняется "товарообменом" с деревней. Каждую ночь происходят обыски, аресты, расстрелы...

Зашел в собор. Шло богослужение. Поминали новопреставленного архиепископа Омского Сильвестра. Был 9-й день после его смерти в тюрьме. Не помню, выдали ли тело для погребения. Передавали, что в Омской тюрьме находились все эвакуировавшиеся с Волги, Урала и Западной Сибири архиереи.

Вернулся в свой эшелон, подавленный происходящим. Выехали из Омска. По дороге один по одному покидали вагон наши товарищи по несчастью. Тяжело было расставаться. Все томились тяжелыми предчувствиями. Еще тяжелее было покидать вагон, зная, что тебя ожидает знакомство с чекистами... Наконец, мы на месте своего постоянного жительства. Регистрация в милиции. Трудность получить комнату. Вызов в Губчека. Заполнение анкеты: почему убегал? где пребывал? не служил ли у белых? если да, то в какой части? в каких боях участвовал? кто начальники? где находятся? происхождение? отношение к сов.власти? и так далее.

По заполнении анкеты - замкнутый образ жизни на более или менее продолжительное время и все прелести подсоветского жития.