Что такое эмиграция? Только ли путь с родины, изгнание? Нет, и возвращение, путь на родину. Наша эмиграция - наш путь в Россию.
Emigrare значит "выселяться". Слово это для нас не точно. Мы не выселенцы, а переселенцы из бывшей России в будущую.
Два пути переселения: один - там, в бывшей России, через страшную, родную пустыню, другой - здесь, через пустыню мира; два крестных пути, и мы не знаем, какой из них более крестный.
Русская эмиграция, продолжающаяся русская революция, есть нечто небывалое во всемирной истории. С чем ее сравнить? С иудейским "рассеянием" или с вавилонским пленением Израиля, или с Исходом из Египта? Сколько нас, от полярного круга до тропиков - один, два, три миллиона? Этого мы сами не знаем; мы - несчитанные, неисчислимые, целое новое племя, новый Израиль, такой же, как тот, древний - безземельный, бездомный, бесправный, отовсюду изгнанный, всеми гонимый, такой же проклятый, а, может быть, и святой и уж, во ВСЯКОАЯ случае, такой же страдающий.
Сами себе мы кажемся очень слабыми, потому что очень страдаем. Но если в порядке низшем, эмпирическом, страдание всегда слабость, то в порядке высшем, духовном - не всегда: здесь оно может быть и силой. В судьбах народов, так же, как отдельных людей, печать страдания бывает печатью избрания. Нет ли и в этом сходства нашего с Израилем?
Наше страдание подобно слепоте. Свет очей, Россию, отняли у нас. Что значит свет, знают только слепые; так, только на чужбине мы узнали, что значит Россия. Внешне ослепнув, мы прозрели внутренне и увидели невидимую Россию, Святую Землю, Обетованную. Сорок лет, может быть, будем блуждать в пустыне, и кости наши в ней падут, но мы должны итти через нее в Обетованную землю.
Надо лишиться земли, чтобы полюбить ее неземною любовью. Наша неземная, бесконечная любовь к России - бесконечная сила.
Сила героя познается в трагедии. Русская эмиграция - действующее лицо великой русской трагедии - оказалась сильнее, героичнее всех эмиграций - настолько сильнее польской или французской! Тем сочувствовала и помогала вся Европа; нас же ненавидит и гонит, а сочувствует и помогает нашим врагам. Вся Европа, весь мир как будто решили: "Нам быть - России не быть". И вот, под этой двойною тяжестью - изгнания и гонения - мы все-таки выжили и до конца, по всей вероятности, выживем: выжили десять лет, выживем двадцать, тридцать, сорок - сколько нужно Истории. Мы оказались крепче, огнеупорнее, чем сами думали. Наша сила, наш героизм уже в том, что мы - мы, Россия в мире, бывшая и будущая, вечная.
Тело народа - земля. Землю нашу, тело, мы потеряли и носимся в мире, как бестелесные духи, всюду проникая, проходя сквозь все и все заражая нашим русским духом - литературой, живописью, музыкой, религией. Дома всюду - всюду чужие; во все вливаемся, но не сливаемся ни с чем. Строим наши русские твердыни, вьем наши гнезда - Гетто - в Париже, Лондоне, Берлине, Шанхае, Сан-Франциско. Русские лица сразу можно узнать в европейской толпе, как некогда можно было узнать иудейские лица в эллинском рассеянии, мы всемирны, всечеловечны и, в то же время, замкнуты, загадочны, отдельны, особенны; мы в мире, как масло в воде.
"Мы - сор для мира", по слову Апостола; но, может быть и этот сор, как тот, будет солью земли. "Мы не известны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас казнят, но мы не умираем; мы нищи, но многих обогащаем; мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся". Носим в себе мертвость России, чтобы и жизнь ее открылась в нас, ибо мы непрестанно предаемся на смерть за Нее, бессмертную.
О, если бы мы знали нашу силу! Но вот, не знаем. Мы, как слепой исполин: слабые дети вяжут его и ведут. Что же ослепило нас? Неужели, и вправду, свет России потух в наших глазах? Как могли мы забыть, что у нас одна Россия, один враг и воля должна быть одна? Если бы мы имели единство волн, мы имели бы все, что нужно, для освобождения России.
"Скоро ли вернемся?" - спрашивают глупые. - "Вернемся ли когда-нибудь?" - спрашивают те, кто поумнее, а самые умные молчат. - "Будьте покойны, не видать нам России, как ушей своих!" - злорадствуют тоже не глупые, но всегда примиренцы, возвращенцы, соглашатели.
Что им ответить? Вот что: пусть мы сами никогда не вернемся, а вернутся только наши дети, внуки, правнуки, но жить и действовать мы должны так, как будто сами вернемся наверное, и очень скоро. Да и вовсе не в том вопрос, когда мы вернемся, а с чем. Если ни с чем, то лучше никогда. Пусть каждый спросит себя, готов ли он, и если никто не посмеет ответить: "готов", - значит, рано. Только что будем готовы - вернемся. День возвращения придет, как тать в ночи; но если мы уснем, как немудрые девы без масла в лампадах, то, как бы скоро ни пришел Жених, мы все равно Его не увидим.
Наше изгнание подобно морскому плаванию. Узкая полоска берега таяла, таяла, пока мы уходили в море, и, наконец, истаяла, исчезла совсем; нас поглотила безбрежность вод. Плыть можно было только по звездам; но и звезды исчезли в тумане. Мы сбились с пути и уже не знаем, куда плывем. Но хуже всего то, что у нас нет кормчего, или, вернее, их два, спорящих: тот хочет править туда, этот - сюда, и корабль стоит на месте или плывет, неизвестно куда, а ведь это гибель.
Два лица у русской эмиграции, противоположных, как у бога Януса. Республика или монархия? Спор важный и нужный в порядке отвлеченном, умственном, но в волевом, жизненном - пустой.
Чем будет Россия, республикой или монархией? Может быть, ни тем, ни другим, а чудовищной или чудесной помесью обеих форм. Опыт русской революции так нов и неизвестен, что и плоды его неизвестны.
"Возрождение"
Д.С.Мережковский.
Декабрь 1927 г.
