ВЕСТНИК ПЕРВОПОХОДНИКА
История 1-го Кубанского похода и Белых Армий

Прошла моя жизнь, и теперь, на закате моих дней, в мою зиму жизни, я памятую с великой благодарностью все те добрые, честные начала, которые вложило в мою душу воинское воспитание.

И если подчас оно бывало сурово, то это и выработало во мне ту выдержку и силу воли, которые позднее помогли мне стойко перенести великие испытания, выпавшие на долю истинно русских людей в тяжелое лихолетье, постигшее нашу Родину.

Но все проходит. Возродится великая Россия, создадутся со временем и согласно новым требованиям войны новые военные школы, и в них, я уверен, воскреснут для новых поколений те заветы и традиции, которые сделали из нас - юнкеров и вольноопределяющихся военного времени - настоящих русских офицеров, беззаветно любящих свою Родину.

Молодой техник Никита Львов работал на единственном в России большом металлургическом заводе морского ведомства - Ижорском. Вернее, это не завод, а заводы, расположенные на р.Ижоре под Петербургом. Продукт выделки этих заводов - броня для военных кораблей Российского флота.

Густым черным дымом окутывались многочисленные высокие заводские трубы.

Визгливо пели круглые пилы, разрезая раскаленные стальные балки, осыпая все кругом снопами ярких искр. Дрожала земля под ходом тяжелых валов бронепрокатной мастерской. Громадные огненные глыбы металла калились в огромных печах, прогревая свое тело форсунками. Большие гидравлические прессы, в 15000 тонн, изгибали в причудливые формы (согласно чертежам) толстые брони. Страшное горячее "молоко" - расплавленная сталь - текло из плавилен по формам. Многочисленные токарные станки механической мастерской распевали свои песни на разные лады.

Тяжелым запахом несло от газовой мастерской.

Сердито шумела колоссальная электрическая станция на беспрерывную раздачу своей энергии всем мастерским.

Сильный чад от горелого масла окутывал бронезакалочную мастерскую, где в огромных масляных бассейнах кипело масло, закаливая огромные брони. Беспрерывно стучали молотки в бронеотделочной и модельной мастерских. Сильным жаром тянуло из меднолитейной и меднопрокатной. Визгливо работали электрические сверла железно-котельной и трубной.

Наверху же всех мастерских, точно в перегонку, носились электрические краны, неся в своих железных когтях неимоверно тяжелый по весу груз.

Жизнь на заводах кипела ключем, а в унисон этой жизни бились сердца русских рабочих. В их взорах была видна гордость и ответственность. Как же им было не гордиться, ведь они ковали и создавали опору и мощь своей родине, они в то время строили чудо морской техники - могучие, новейшие боевые корабли, которые готовились к спуску в августе 1917 года. Это были: "Наварин", "Кинбурн", "Измаил", и "Бородино" - по 30,000 тонн, со скоростью в 31 узел хода и снабженные 14-дюймовыми орудиями. Это был как бы ответ "отсталой" России "передовой" Европе.

В один непрекрасный летний день 1914 года в завод, в 20-тысячную массу рабочих, влетело страшное слово, только из пяти букв: - война.

Загудел, зашевелился заводской люд.

Восторженные крики: "Да здравствует Россия!", "Да здравствует Император!". "Да здравствуют наши победоносные Армия и Флот!". "Война до победы!". "Смерть немцам!", и т.д.

Над целым лесом национальных флагов колыхался в руках рабочих огромный портрет Государя Императора Николая Александровича.

Все это торжественно-потрясающее шествие глушилось могущественным национальным гимном - "Боже, Царя Храни!"... Подъем духа был неописуемый. Победа светилась в глазах каждого рабочего.

По российскому закону о мобилизации рабочие этих заводов не подлежали набору в армию. Несмотря на такую привилегию, через неделю уже отправлялись с завода около 600 человек добровольцев на войну. В числе этих добровольцев ушел с завода и Никита Львов.

Болело сердце у Никиты, что не дала война закончить корабли, и, зарядившись ненавистью к врагам-немцам, он торопил себя со сборами, боясь скорого окончания войны.

Стройный, сильный спортсмен, 18-летний Львов попал в артиллерию, в один из запасных дивизионов недалеко от Петербурга. Военная служба пришлась по душе Никите Львову, и он с большим рвением усваивал воинские уставы, полюбил начальство и сам был им любим.

Время летело незаметно, и Львов уже был в учебной команде, где особенно ему нравился неизменяемый образцовый порядок во всем - от выкладки обмундирования, чистки лошадей, манежной езды, гимнастики до практической учебной стрельбы на полигоне. Спустя некоторое время, его солдатский погон вольноопределяющегося имел уже поперечную нашивку бомбардира.

В один холодный декабрьский день 1914 года Львов двигался в очередном эшелоне на фронт. Приближаясь к фронтовой полосе, он впервые увидел признаки войны - в воздухе высоко парил аэроплан противника, облепленный рваными белыми облачками рвущихся вокруг него шрапнелей. Откуда-то били по нему два легких орудия.

Первое боевое крещение Никита Львов получил в Восточной Пруссии в №-ской артиллерийской бригаде и воспринял его неважно, от сильной канонады немного кружилась голова и даже слегка тошнило, но вскоре все это прошло, привык, обстрелялся и уже потом с большим интересом отмечал цели своему орудию. Из него вырабатывался хороший артиллерист.

Дальнейшие бои на фронте дали ему не только два ранения, но и два Георгиевский креста - он уже старший фейерверкер. Львов, как имеющий образовательный ценз 1-го разряда, был откомандирован в тыл для поступления в одно из артиллерийских училищ.

Но, как говорят, "от судьбы не уйдешь", и вот эта-то судьба и повернула по другому артиллерийскую службу Львова.

По дороге в тыл Львов заболел паратифом в сложной форме и, доехав до г.Полоцка, был там положен в госпиталь. Болезнь затянулась и помешала ему поступить в училище. По выздоровлении он решил было ехать обратно на фронт в свою бригаду, но встреча с друзьями вольноопределяющимися одного запасного пехотного батальона привела Львова в стены известной когда-то на всю Россию Офицерской стрелковой школы в Ораниенбауме. В 1915 году там была размещена школа прапорщиков, в которую как раз начинался прием, и вот эта-то военная школа и дала Львову чин прапорщика. Окончил он ее в числе первых.

Короткая служба в одном из запасных батальонов на юге России чуть не затянулась надолго и могла кончиться тем, что прапорщик Львов мог легко попасть в "кадр", а это значило - не видать войны.

Командир запасного батальона явно благоволил к молодому прапорщику, кавалеру двух крестов, и назначил его сразу после прибытия в батальон младшим офицером учебной команды.

В дальнейшем, присматриваясь к аккуратной службе прап.Львова, командир уже метил его на должность начальника учебной команды. Но такое "окапывание" в тылу было противно натуре Львова. Он ведь мог и на заводе просидеть всю войну - не для этого пошел он добровольцем. Неоднократные упорные просьбы прапорщика Львова к командиру батальона об отправке его на фронт с одной из очередных отправок офицеров одиночным порядком - всегда встречали от командира отказ.

Но в конце концов командир уважил просьбу Львова, и он был отправлен с первой же группой офицеров, едущих на фронт одиночным порядком.

Теперь прапорщик Львов ехал на фронт не как новичек, а как бывалый, обстреленный воин. Львов отчетливо понимал разницу в своем положении в первую поездку на фронт и теперь. Первый раз он ехал на фронт старшим над десятком человек, а теперь ему придется нести ответственность значительно большую, а главное - не уронить честь и достоинство русского офицера во всех отношениях, ибо офицерский мундир - будь то простая гимнастерка - очень тяжел, и носить его надо с честью. Такими думами была забита молодая голова прапорщика Львова.

Прибыв на фронт в один из вновь формируемых полков, прапорщик Львов был назначен в команду пеших разведчиков, с которыми он почти ежедневно входил в так называемое "соприкосновение с противником", за что вскоре и получил гордость молодых офицеров - "клюкву" - орден Св.Анны 4-й степени "За храбрость" (красный темляк на шашку).

В резервное время, когда полк уходил на отдых, прапорщик Львов разъезжал по всевозможным курсам, которые в то время рождались по мере их надобности. Львова было резоннее спросить: "какие курсы ты еще не прошел?" Адъютант полка, получив бумажку об отправке на очередные курсы стольких-то офицеров, обязательно писал первым Львова, не спрашивая его согласия, зная, что оно будет дано.

Курсов всяких Львов прошел порядочно. Правда, все эти курсы были непродолжительны, как-то: бомбометные, гренадеров, телефонные (связь), прожекторные, минометные и курсы по подготовке конных разведчиков, - но если к этому добавить его познания по артиллерии в объеме учебной артиллерийской команды, подправленные практикой на войне, и пулеметные познания, полученные в Ораниенбаумской пулеметной школе, тогда можно представить себе, какими военными познаниями обладал этот молодой офицер.

За бои 1916 года Никита Львов был произведен в чин поручика. Командир полка, боевой полковник Б-ч, серб, успел заметить в поручике Львове качества и способности офицера, могущего быть более, чем командиром роты, и спустя некоторое время поручик Львов уже командовал одним из батальонов полка.

К началу невеликой и кровавой революции 1917 года Никита Львов был штабс-капитаном, грудь которого украсилась также и офицерскими орденами, до ордена Св.Владимира 4-й ст. включительно.

Наступил 1917 год. На горизонте этого года вдруг стали сдвигаться черные, мрачные тучи, и играли на бархате пурпура золотые ленты молний. Там, в глубоком тылу, в самом сердце страны, остались те, кто был мозгом, кто был душой нации, державшие нити мысли и слова - интеллигенция великой страны, сытая, довольная.

Этим передовым людям скоро надоел и скоро у них прошел экстаз подъема духа. Спрятав национальные флаги первых дней войны, они зевали над телеграммами с фронта и скучали от затянувшейся войны.

Их не касалось великое горе России, они не слышали боевых команд. Лениво брела, шатаясь, праздная жизнь. Среди залитых светом улиц больших городов, в стильных фойэ театров, среди взвизгивающих оркестров кабаков и шантанов, дымя ароматными сигарами за столами ресторанов, - они спорили, говорили и мечтали о "великом братстве" народов, о призрачном сне потрясений, и их осоловевшие глаза и жирно- обрюзгшие фигуры грезили о революционных взрывах.

Они не видели Родины. Было скучно. Их жены, развалившись в колясках, не видели ни идущих в глубоком трауре женщин, ни девушек с грустными глазами, в белых передниках с красным крестом.

А молодые чопорные денди, сыновья богатых скучающих отцов и матерей, не слышали призыва Родины, затыкали уши от криков раненых.

Чтобы не стыдно было встречать взгляды девушек и калек в серых шинелях, на костылях, они тоже надели шинели. Они устроили маскарад Великой войны.

Они нарядились в фантастические формы, надели сабли, погоны и вензеля - это были веселые "земгусары" и блестящие "уланы Красного Креста".

Они появились в глубоком тылу в банных летучках, на питательных пунктах, в перевязочных отрядах и этим сберегли свое гнусное, жалкое тело - тело кретина, раба и труса.

А мимо них шли другие, светлые юноши в студенческих фуражках, в гимназических шинелях, в кадетских мундирах - шли в военные школы и в ряды войск, на смену тем, кто умирал.

И вот... Страшное совершилось. Произошло то, чего без дрожи и волнения описать нельзя.

Революция. Это слово облетело всю Святую Русь и вырвало у русского народа веру в Бога, присягу Царю и любовь к Родине, а у доблестной армии революция вырвала ее душу.

Международная шайка политических проходимцев, при помощи 50 миллионов немецких золотых марок, свергнула Императорское правительство России и заменила его "временным правительством" - именно временным, полугодовым, лживым, бездарным и не русским, при полном попустительстве и соглашательстве Государственной Думы с главными персонажами: Родзянко, Милюков, Львов, Гучков, Чхеидзе, Шульгин *).

*) Примечание редакции: К этому списку следует прибавить также Керенского. Присяжный поверенный Н.Карабчевский в своих воспоминаниях "Что глаза мои видели" рассказывает (на стр.66): "Керенский на совещании Петроградских адвокатов в январе 1917 г. призывал начинать революцию: "Поймите же, наконец, - говорил Керенский, - что революция может удасться только сейчас, во время войны, когда народ вооружен, и момент этот может быть упущен навсегда..."

"Да здравствует свобода!" - "Долой войну!" - "Без аннексий и контрибуций!" - "Долой офицеров!"

Что это? Штабс-капитан Львов ничего не мог понять. В его голове происходил полный сумбур: "Как, Царя свергли? Почему? Как это могло так быстро случиться? Что же делала Ставка Царя? Где же верная Царю гвардия? Где же доблестные полки армии и почему ни один не встал на защиту Государя? Где же верные, преданные Царю и Престолу генералы?"...

Львов был поражен всем происшедшим. И только и мог он сказать помощнику командира полка, который собранию господ офицеров предлагал примениться к обстановке:

- Господин полковник, никакой обстановки здесь нет, чтобы мы могли к ней примениться, а есть хаос. Теперь все погибло, и Армия, и Флот, а, может быть, и сама Россия. Я не нахожу слов, чтобы выразить свое возмущение происшедшим.

Правда, полк, в котором служил Львов, оказался в то время на редкость крепким. Солдаты еще стеснялись что-либо плохое выкинуть против своих начальников-офицеров, да, правду сказать, не было у них и основания это делать, так как жили они в окопах дружно, деля радости побед и горечи поражений. Но раз организм получил заразу и ее не лечат, то она прогрессирует, организм сдается и умирает. Так получилось и здесь. Новые пополнения все больше и больше привозили на фронт разных разлагателей и пропаганды, и в полку через некоторое время заговорили о выборе начальников. В первую очередь решили выбрать себе нового командира полка.

Полковой комитет заседал почти целую ночь и утром объявил свое постановление, которое гласило:

"Пользуясь правом, данным нам, военным, революцией выбирать себе достойных начальников, то полковой комитет Н-ского полка, исполняя волю чинов полка, постановил: "старого командира полка, полковника Б-ча, как несоответствующего духу революции, отрешить от командования полком, а вместо него выбрать нового командира, штабс-капитана Львова.

Здесь чаша возмущения шт.капитана Львова переполнилась. Ночью он пригласил к себе председателя полкового комитета, ст.унтер-офицера Ф-ко, когда-то верного и расторопного разведчика, взводного, примерного солдата, и откровенно выразил ему свое возмущение тем оскорблением, которое полковой комитет нанес старому, боевому командиру полка полковнику Б-чу, выбрав на его должность его, Никиту Львова. Такой способ выбирать себе начальников штабс-капитан Львов назвал идиотским и вредным не только для общего дела, но и для самих же солдат.

Штабс-капитан Львов категорически отказался от такой выборной чести. Настойчивые просьбы председателя полкового комитета остаться хотя бы на время с полком еще больше раздражали Львова, и его возмущение росло с каждым словом уговаривающего председателя полкового комитета.

Наконец, Львов предъявил ультиматум: намедленно собрать полковой комитет и аннулировать вынесенное постановление об отрешении от должности командира полка полковника Б-ча и с извинением просить его остаться на своем месте. Председатель на это ответил, что этого теперь сделать невозможно. А раз это невозможно, то невозможным считал шт.капитан Львов ему оставаться в полку и просил председателя полкового комитета, по старой дружбе, сейчас же выдать ему проездные документы и дать под вещи подводу до ближайшей станции Полесье, чтобы покинуть полк до утра.

В результате всех разговоров и возражений председатель полкового комитета согласился с доводами Львова и уважил его просьбу - выдал проездные литера и снарядил подводу, на которой Львов и покинул полк, предварительно зайдя проститься к "забракованному" командиру. Календарь показывал вторую половину сентября 1917 года.

Прибыв на станцию Полесье, штабс-капитан Львов встретил там своего старого приятеля, офицера одного из гусарских полков ротмистра Л-ва, ехавшего из отпуска и ожидавшего на станции себе лошадей.

Штабс-капитан Львов подробно рассказал ему все события последних дней и свое вынужденное решение оставить полк.

Ротмистр Л-в предложил Львову служить в его конной части - Ударном, имени ген.Корнилова, конном дивизионе. Отличительными знаками этого отряда были черно-красные углы, носимые на левом рукаве (ударники).

Ротмистр Л-в обрисовал Львову в свою очередь положение в тылу, где беспомощная власть ничего не может наладить, а, наоборот, своими распоряжениями производит хаос.

Штабс-Капитан Львов, не долго думая, согласился служить с Лебедевым, тем более, что служба в кавалерии ему была знакома.

По прибытии в указанный дивизион Львов был назначен старшим офицером в один из эскадронов. Спустя некоторое время штабс-капитан Львов был переименован в штабс-ротмистры с зачислением по армейской кавалерии.

В конце октября 1917 года "глава" временного правительства, "главком" Керенский, убежал за границу, переодевшись в женское платье.

Бросил свою, добытую революцией, власть на дорогу, где ее быстро подобрали большевики. Когда власть полностью перешла к большевикам, то ударным отрядам было нечего делать - они самоликвидировались и разошлись, кто куда мог.