ВЕСТНИК ПЕРВОПОХОДНИКА
История 1-го Кубанского похода и Белых Армий

Служба моя в должности старшего адъютанта 3-ей Финляндской Стрелковой дивизии кончалась. Со дня на день я ждал нового назначения во вновь формируемый где-то в тылу штаб 40-го Армейского корпуса.

Но меня ожидала совершенная неожиданность. Помнится, 11-го июля (1915 г.) утром начальник дивизии получил телеграмму о немедленном командировании меня в Тарнополь, для временного принятия Штаба 2-й Финляндской Стрелковой дивизии и для отправления с ним сегодня же на Северо-Западный фронт...

Через полчаса я выехал и в полдень, в Тарнополе, принял Штаб. Полки Дивизии уже грузились в Волочиске, откуда начиналась русская колея. Штаб, уже погруженный в вагоны западной колеи, только ожидал своего нового Начальника штаба (т.е. меня) и немедленно был отправлен в Волочиск, где перегрузился на русскую колею и начал свое движение на север уже по родной земле.

Перевозка нас на север была сверх-срочной, но куда именно и для чего - сведений не было. В дивизии и штабе ее не было никакого начальника: старый начальник дивизии (ген. ф.Нотбек) получил новое назначение и убыл, новый еще не был назначен; начальник штаба давно уже убыл к новому месту служения; его помощник, старший адъютант генерального штаба, также убыл; его заместитель, капитан Никитин, правда, как и я, уже прибыл, но это был офицер, окончивший Академию по 2-му разряду и потому нормально не имевший даже права на причисление к Генеральному Штабу, занимавший должность преподавателя Военного Училища. В то время, ввиду некомплекта офицеров генерального штаба, было разрешено прикомандировывать таких офицеров к штабам для месячного испытания их по службе генерального штаба, по истечении какового срока Начальники штабов имели право представлять их к причислению к Генеральному Штабу. Он был огромного роста и казался мало подвижным и несколько ратерянным человеком. В штабе не было у меня ни одного знакомого человека.

В Волочиске к нам присоединился и новый начальник дивизии, но он оказался таким же, как я: это был полковник Калишевский, командир 4-го Финляндского Стрелкового полка (1-й Финл.Стр.дивизии), ожидавший производства в генералы и отправления на должность командира бригады какой-то далекой от нас дивизии.

Конечно, я, представляясь ему, просил его сообщить те место и задачу нашей переброски. Но он так же ничего не знал, как и я: его также сорвали телеграммой с его места и посадили в поезд для "временного возглавления" увозящейся на север дивизии. Не знали этого, вероятно, и посылавшие нас - ген.Алексеев, в чье распоряжение мы перевозились, не разглашал своих намерений.

Всю дорогу до Вильны (постепенно выяснилось, что нас везут в Вильну) полк.Калишевский ждал телеграммы и предупреждал меня, что по получении ее он немедленно нас покинет. Везли нас двое суток, но телеграмма не приходила, и мы благополучно доехали, имея "начальника дивизии"... В Вильне он не успел выйти из вагона, как эту телеграмму ему вручили, и он тут же, в вагоне, со мной простился. Дивизия передавалась во временное командование старшему из командиров полков.

Таковым был Генерального штаба полковник Кельчевский, бывший мой преподаватель в Академии. Я был на старшем классе Академии даже в его партии по практическим занятиям по тактике. Но не успел я обрадоваться, что попадаю под команду своего профессора, как он мне сообщил, что и он жден с минуты на минуту телеграммы о производстве в генералы и отправлении к новому месту служения... Все же мы не только выгрузились в Вильне под его командованием, но на другой день (14 июля) отбыли всей дивизией на парад перед ген.ф.Веделем, в корпус которого (34-й) мы теперь входили, и затем совершили 75-километровый марш на р.Свенту в г.Вилькомир - место нашего назначения.

Там его уже ждала эта телеграмма, и... во главе дивизии стал командир 5-го Финл.Стр.полка, также ожидающий производства в генералы полковник Шиллинг (измайловец). Через два дня его сменил прибывший новый командир бригады нашей дивизии (2-й Финляндской), фамилию которого я забыл, а еще через два дня прибыл и новый начальник дивизии, ген.шт. генерал-майор Кублицкий-Пиотух. Еще через день прибыл, наконец, и вновь назначенный начальник штаба - ген.шт.подполковник Ш-о, - и я смог отправиться назад в Галицию. Между тем, последние 5 из перечисленных дней дивизия была уже в очень сложном и ответственном бою. И, как видит читатель, за эти 10 дней, исключительно трудных для управления дивизией, в ее штабе был всего один несменявшийся человек, и то совершенно чуждый этой дивизии и при том в чине капитана, вместо полагавшегося полковника (я говорю о себе).

Я подробно останавливаюсь на этом вопросе еще и потому, что такая перетасовка начальников была не случайной. То, что происходило во 2-й Финл.Стр.дивизии, в большей или меньшей степени происходило во всей действующей армии. Основных причин было, по-моему, две: прошел целый год войны (19 июля), и за этот год для многих полков создалась особо победная репутация. В то же время в армии открылось много вакансий на младшие генеральские должности (для генерал-майоров) - за убылью в боях, продвижением на высшие должности или, наоборот, за отчислением от должностей лиц, не вполне соответствующих. С другой стороны, к этому времени нам стало совершенно ясно, что Германия в эту кампанию 1915 года поставила себе задачей вывести Россию из строя или же ослабить ее настолько, чтобы немцы могли бросить все свои силы на свой западный фронт, без чего (т.е. ведя войну на два фронта), как стало ясно уже в конце 1914 года, победа для Германии невозможна. (После войны, в официальном описании Мировой войны германским генеральным штабом ("Дер Вельткриг") эта мысль, действительно, подробно изложена). Три огромных Германо-Австрийских операции (в феврале, мае и июне), хотя и стоили нам огромных потерь в людях и территории, но не повели к разгрому нашей армии: она сохранила полный порядок; и стали получаться несомненные доказательства, что противник готовится к четвертому, колоссальному наступлению "на востоке" - так сказать, к "генеральному сражению".

Весь этот "восток" со стороны Германии был подчинен фельдмаршалу ф.Гинденбургу; тот же фронт с Русской стороны (Северо-Западный) с 26 нарта 1915 г.*) был передан в главнокомандование ген.Алексеева, в распоряжение которого за. лето было передано все, что было возможно, с Юго-западного фронта ген.Иванова и из новых формирований. К концу июля (ст.ст.) в руках ген.Алексеева сосредоточено было не ме-

*) Деникин: "Путь русского офицера", стр.348.

нее 3/4 всех Российских вооруженных сил.

К этим переброскам из Галиции на север относится и описанная мною переброска 2-й Финляндской Стр.дивизии.

Вместе с тем шло спешное выдвижение опытных и твердых полковников на младшие генеральские должности (что, повидимому, делалось не по личным аттестациям производимых, а по победной славе тех полков, которыми эти полковники командовали). Может быть, этот порядок был практически правильным: сам ли полковник своими исключительными качествами добивался побед, или он "не мешал" делать это своим помощникам, по сути дела было безразлично: этого же можно было ожидать от него и на генеральской должности. Вредными же для дела оказывались те, кто и сам не был способен вести войска к победе, и другим не давал этого делать. А таких (увы!) было много. Основываться же на "аттестациях" - далеко не всегда приводило к правильным решениям, ибо "а судьи были кто?"... (Сравни: "Пережитое" 1914. Стр. 93-94).

Парад дивизии 14 июля сошел благополучно, но, как мне казалось, серовато: генерал ф.Ведель здоровался, благодарил, даже хвалил, но казался человеком "без эмоций", и, кроме того, неприятное впечатление производил его чисто-немецкий акцент... Больше мне не пришлось его видеть. Однако, мне не хотелось бы, чтобы у читателя "Пережитого" остался только такой "сероватый" отзыв об этом генерале. Позже (с октября) мне пришлось сослужить с командиром телеграфной роты капитаном Рутковским, и он мне рассказал следующее. Недели через три после описываемых событий штаб 34 Арм.кормуса стоял на жел.дороге в 3-4 станциях восточнее крепости Ковно, считавшейся крепостью 1-го класса, рассчитанной на долгую оборону. Это был день, когда германцы, впервые приблизившись к Ковно, помнится, под вечер, открыли по крепости огонь тяжелых батарей. До полуночи никаких серьезных донесений из Ковно не поступало. Около полуночи к Штабу Корпуса подошел какой-то поездной состав, из него вышел незнакомый генерал-от-кавалерии и вошел в телеграфную комнату штаба корпуса.

- Какие у вас сведения о Ковно? Держится ли еще крепость? - спросил он у дежурного офицера-телеграфиста. Последний вызвал командира роты, ночевавшего в соседней комнате. На его вопрос генерал себя назвал:

- Я комендант крепости Ковно, генерал Г.

Рутковский поспешил доложить командиру корпуса ген.ф.Веделю и вместе с ним вернулся на телеграф.

- Кто вы такой? - спросил Ведель.

- Я комендант крепости Ковно.

- Комендант крепости находится в крепости! А вас я арестую... Господа офицеры! Шашки вон! Отведите генерала в комендантское управление и прикажите содержать его под караулом!..

Генерал Г. был предан суду и, если я не ошибаюсь, приговорен к 10-летнему заключению в крепости.

Возвращаюсь к действиям 2-й Финляндской Стр.дивизии.

Обстановка, в которую попала наша дивизия, оказалась необычной: вся масса войск, подчиненных ген.Алексееву, была введена в дело по отражению третьего из германо-австрийких наступлений, о которых я упоминал. Главной задачей в эти дни для всего Северо-Западного фронта было вывести из "Польского мешка" (т.е. Русской Польши) наши войска, отрезаемые там концентрическим ударом противника с Северо-запада, в общем направлении на Брест, и с юга, из Галиции, на тот же Брест. В эти дни предстояло неизбежное оставление нами Варшавы.

Все, что было возможно, было брошено к Бресту, чтобы помешать противнику приблизиться к нему и перерезать пути отхода наших войск. С направлений, где противник не проявлял активности, все наши силы были сняты. Так, 100-километровый промежуток между кр.Ковно и г.Поневежем был совершенно открыт, а между тем появились признаки заинтересованности германцев этим направлением: угадывая уже неудачу своих усилий отрезать русских в "Польском мешке", ф. Гинденбург начинал, как я уже говорил, подготовку к своему гигантскому четвертому наступлению.

И нами, в не только не обороняемый, но и не наблюдаемый с нашей стороны промежуток бросается 2-ая Финляндская Стр.дивизия. Ей приказывается выдвинуться на 75 км. на северо-запад от Вильны, за р.Свенту, в район г.Вилькомира (ныне - Укмерже).. Сколько мне помнится, мы выступили в тот же день, после парада.

При составлении мною оперативного приказа на этот марш, несмотря на то, что я в этих краях никогда не бывал, и карта, и обстановка мне показались знакомыми. Сначала я недоумевал, но скоро вспомнил: и задание дивизии, и обстановка задания почти совпадали с тем заданием, которое я получил когда-то (в окт. 1909 г.) от того же полковника Кельчевского в старшем классе Академии: как и теперь (в действительности) так и тогда (в учебной задаче) большие бои шли где-то много южнее Вильны, так же отдельно действующая дивизия бросалась из Вильны за реку Свенту навстречу противнику, о котором не было почти никаких сведений, так же на широком фронте впереди не было наших частей (ближайшими соседями в академической задаче указывались: слева - гарнизон кр.Ковно, справа - конница нашей "северной" армии, и даже не у Поневежа (как теперь), т.е. в 110 клм. от Вильны, а у Биржей (в 170 км.). Тогда, при разборе задачи, очень много говорилось о мерах разведки и охранения на марше и о связи с далекими соседями.

И я составил наш приказ почти тождественно с академическим. Вспомнил, между прочим, что для проверки действительного нахождения нашей конницы в Биржах и связи с нею в том приказе высылался "офицерский разъезд-зонд" со специальным заданием (как тогда рекомендовалось Уставом). Я включил то же самое и в свой нынешний проект, в виде посылки в район Поневежа упомянутого мною кап.Никитина с 6-ью казаками. "Вот ему, - подумал я, - и испытание по службе генерального штаба, чтобы я мог представить его к причислению к Генеральному Штабу".

При подписании полк.Кельчевский задумался и наконец сказал:

- Это что-то знакомое: неужели это - данная вам мною в Академии задача? - И без возражений подписал.

Это несколько анекдотическое совпадение академического задания с реальной обстановкой во время войны показывает, насколько жизненно было поставлено дело преподавания в Академии моих лет (1908-11).

Марш к Вилькомиру был совершен беспрепятственно. Мы успели занять город и западный берег Свенты, по которому пролегает шоссе Ковно-Двинск (часть главной шоссейной магистрали Варшава-Петроград) до появления здесь противника. Однако, по сведениям гражданских властей в Вилькомире, противник, приближавшийся с запада, был недалеко.

Из воспоминаний об этом марше я отмечу только два, в сущности, не военных обстоятельства. Во-первых, на первом же ночлеге казаки штабного конвоя, привыкнув в Галиции к теплым ночам и к бесцеремонному обращению с имуществом населения, развели ночью на своей коновязи костер, использовав, как материал для него, деревянный тарантас управляющего имением, где ночевал штаб, несмотря даже на то, что в нескольких десятках шагов оттуда находился целый штабель дров! Я на два дня лишился голоса от того "выговора", который сделал этой вольнице. Пришлось, кроме того, приказать старшему адъютанту, заведывавшему хозяйством штаба, уплатить управляющему стоимость тарантаса. Это было, кажется, единственное хозяйственное распоряжение, которое мне пришлось сделать за всю 1-ую Мировую войну.

Во-вторых, остался в памяти последний ночлег в "господском дворе" под Ширвинтом. Маленькое и скромное именьице, в котором, как в старину, проживала очень симпатичная старушка-полька. Ее фамилия оказалась та же, что и врем.командующего дивизией - Кельчевская. Встретились два представителя рода Кельчевских: он - сын оставшегося после польского восстания 1864 г. на службе России, она - потерявшая отца, участника восстания, в ссылке в Сибири. Они оба очень удивились своему неожиданному знакомству, но это не помешало замечательному радушию, с которым наш штаб был принят. В памяти осталась чудная садовая малина со сливками, которой угостила нас гостеприимная хозяйка

Несколько иное впечатление ждало нас в Вилькомире: штаб расположился там на главной улице города, в доме местного адвоката, стоявшем запертым: хозяин в предвидении боев уже успел бежать вглубь России. В его приемной комнате мы, однако, нашли на большом картонном листе трогательное обращение на немецком языке к имеющим прибыть в Вилькомир будущим победителям. Хозяин выставлялся в нем человеком немецкого происхождения, горячо любящим Германию. Цель обращения - просьба к победителям беречь этот дом и обстановку. Случаю было угодно, чтобы я случайно встретился с этим адвокатом где-то в поезде (в России) уже во время революции. Узнав, что его случайный спутник бывал в Вилькомире, он рассказал мне о своем большом русском патриотизме и ненависти к немецким оккупантам. Я подтвердил последнее и процитировал на память вышеупомянутое обращение к победителям. Мой спутник почувствовал себя неуютно и поспешил скрыться.

Помнится, в самый вечер прибытия нашего в Вилькомир вернулся из своей командировки с разъездом в район Поневежа и кап.Никитин. Задание свое он выполнил отлично, разыскав выдвинутый к Поневежу разведывательный эскадрон 1-й Гвардейской Кавал.дивизии. Расстояние, по крайней мере, в 150 км., в условиях возможной встречи с противником, он прошел в трое суток. Конечно, уезжая через 6 дней обратно в Галицию, я оставил ходатайство о причислении его к Генеральному Штабу.

Сведения о противнике, полученные нами при занятии Вилькомира, сводились к тому, что какие-то части противника появились в селениях на трех дорогах, ведущих к Свенте с запада. Средняя из них шла к Вилькомиру, боковые - параллельно ей, в 10-15 км. южнее и севернее. О силах противника не было никаких данных. Имея заданием обеспечить владение нами Вилькомирским участком Петроградско-Варшавского шоссе, дивизия наша, перейдя Свенту, выдвинула по этим трем дорогам киломе- тров на 10-15 за шоссе по полку с батареей. Четвертый полк остался в дивизионном резерве в Вилькомире. (Отмечу, что стрелковые полки наши были в это время 3-батальонными, а батареи - 6-орудийными. При этом - батареи имели некоторое количество патронов, что было исключительно важно в грозном 1915 году).

Память не сохранила мне ни названий селений, ни имен, кроме тех, которые я уже упомянул. Я говорил в своем месте, что Финляндские стрелковые полки имели команды конных разведчиков по 100-150 коней. Думаю, что именно это обстоятельство дало нам возможность через пару дней уже выяснить, что против нас - германская конница, но в значительных силах, действующая наступательно и обнаруживающая себя почти исключительно в пешем строю. Ее поддерживала немногочисленная артиллерия, среди которой были, однако, и тяжелые батареи. Иначе говоря, мы в праве были заключить, что на фронте нашей дивизии противник ведет стратегическую разведку большими силами конницы. Приняв это во внимание, мы *) приняли несколько необычный образ действий: нам хотелось, чтобы противник думал, что на всем нашем фронте он встретил большие силы наступающей пехоты с большим числом батарей. Поэтому было указано, чтобы выдвигаемые навстречу коннице полки действовали, при появлении противника, наступательно, причем разворачивались бы каждый на фронте, отвечавшем не разворачиванию полка, а целой дивизии. Все трем батареям было приказано действовать по-взводно, т.е. обратиться каждой в три 2-орудийные батареи, но вести огонь, делая непременно по 6 выстрелов. Кроме того, полку резерва мобилизовать в Вилькомире и прилежащих деревнях все повозки с лошадьми и повозками, для спешной переброски пехоты с одного направления на другое.

Противник действовал именно так, как мы ожидали, и при том - не спеша и очень осторожно. Сначала его наступление обнаружилось на среднем направлении. Наш полк, имевший в авангарде один, но чрезвычайно широко развернувшийся батальон, к вечеру развернул вправо и влево свои остальные два батальона и на рассвете следующего дня, когда к нему подошли "главные силы", перешел в решительное наступление, поддержанное огнем пяти "батарей" (из правой и левой колонн за ночь подтянуто было, сколько помню, на среднее направление еще по 2 орудия). Противник "не принял удара"... И лишь тогда обнаружилось его наступление на южном направлении, и он, вероятно, обнаружил здесь у русских то же, что и на направлении на Вилькомир. Наконец, на 4-й день боя, 23 июля, более значительные силы противника, и более энергично, чем до сих пор, появились на фронте нашей правой колонны. Мы ответили также более энергично: к вечеру его наступление было задержано, а на рассвете 24-го на него обрушилось здесь все, что успело быть сюда подвезено - не менее 5-ти батальонов 3-х разных полков и 8 орудий, т.е. с тем, что здесь прежде было, германская конница увидала здесь перед собой 8 батальонов и 14 орудий, старавшихся изобразить из себя 2-дивизионный корпус при 7-ми батареях.

Днем 23-го, как я уже говорил, прибыл новый начальник дивизии, а ночью и новый начальник штаба. Я предложил им выехать рано утром со мною на место ожидавшегося боя. В 7-м часу утра мы все трое выехали на автомобиле к правому участку шедшего боя. Оставив машину,

*) Это "мы" надо понимать, как согласие сменявшихся "временно командующих" дивизией с предложением "вр.и.д." начальника штаба.

мы вышли на открытый холмик под лесом. Открылся вид на наступление на фронте 3-4 км. отдельными, вероятно, ротами. С разных направлений гремел наш огонь 6-орудийными очередями... Долго смотреть нам не удалось: не более, как через 5 минут, две германские бризантные гранаты с их характерным зеленым дымом разорвались шагах в 20 от нас. Итак, германцы обнаружили даже выезд группы русских "высших начальствующих лиц". ..

Последние не стали дожидаться нахождения противником "артиллерийской вилки" и поспешили к своему автомобилю. Говорю это без всякого упрека, ибо пользы от нашего присутствия в бою не было никакой. А вот, что мы все отсутствовали из штаба, в Вилькомире, это могло оказаться весьма нежелательным.

К 9 часам утра я сдал штаб дивизии подполковнику Ш-ко и откланялся ген.Кублицкому-Пиотух. Меня благодарили и, как бы в награду за мои труды на пользу 2-й дивизии, к предписанию отправиться к месту постоянного служения в 3-ю Финл.Стр.дивизию добавили предписание закупить, почему-то в Харькове, телефонные аппараты для штаба. Так водилось в те времена: я получал благодаря этому право заехать на пару дней в Харьков.

В десятом часу утра я покинул Вилькомир и на автомобиле, привезшем из Штаба корпуса подполковника Ш-о, направился в Вильну.

Как я потом узнал, бои у Вилькомира в тот же день закончились: противник отошел .

Я покинул фронт за рекой Свентой с сознанием удачно выполненной задачи, однако, не придавая этим боям никакого серьезного значения. Иные впечатления по новой моей должности во вновь формируемом штлое 40-го Армейского корпуса заставили меня совершенно забыть эту мою 10-дневную командировку.

И только через 20 лет, будучи уже давно в эмиграции, я прочитал в позднейшем официальном германском многотомном описании 1-й мировой войны ("Дер Вельткриг") несколько скудных строк об этих боях. Я их выписал, но, увы, выписки эти сгорели в Берлине вместе со всеми моими рукописями. И теперь, еще через 30 лет (в 1966 г.) мне приходится передать эти заключения неприятеля лишь по не совсем ясным воспоминаниям.

Оказывается, что против нас действовала германская 6-я Кавалерийская дивизия, имевшая задачей выяснить, какие силы имеются у Русских на этом направлении, так как именно здесь ген.Гинденбург предполагал произвести свой прорыв в начинающемся новом германском (4-м) наступлении. И начальник этой дивизии донес, что им обнаружено активное противодействие не менее, чем двух русских пехотных дивизий с многочисленной артиллерией. Имея же в виду русский обычай оставлять в резерве не менее 1/3 сил, следует предполагать, что у русских на данном направлении действует 3-дивизионный Армейский корпус.

Из дальнейшего изложения "Вельткрига" я вывел тогда заключение, что ген.Гинденбург перенес направление своего прорыва на более северный участок фронта, что потребовало отложения начала операции на 10 дней.

Полагаю, что эти "10 дней" были более, чем драгоценными для Русского Командования...