Разъезд, спускаясь извилистыми тропинками по косогору, вышел из леса. Перед самым носом неожиданно открылась глубокая неровная долина, по которой кучками лепились тонущие в зарослях конопли, лебеды и бурьяна крестьянские избушки, как воробьи по березам в тепло-тихий летний вечер. Казаки рассыпались и снова нырнули в гущу леса. По молчаливому сигналу Сибирцы собрались около командира - насторожились. Пытливо суровый взгляд обдает станичников каким-то щиплющим чувством, возбуждающим кровь и заставляющим энергично биться сердце, а звездо-подобные огоньки его глаз взбудораживают душу и жгут ее больно - приятным жаром; рефлекторно сокращаются мускулы рук и крепко сжимают рукоять шашки.

Казаки понимают командира без слов и подъезжают всем взводом.

- Не все... достаточно трех, - говорит он и отдает приказание разведать деревню, в которой засели красноармейцы, и привести "языка" - красноармейца, а в крайнем случае - крестьянина.

Молодые станичники сходят с коней, спешно подтягивают ослабленные подпруги седел и "мимоходом" обмозговывают приказание. Худые позади, с изъезженными острыми и побитыми спинами от усиленных переходов без отдыха - жмутся от боли и злятся, ибо ремни непосредственно давят на тощие, с дряблыми мышцами бока.

Через минутный период казаки спускаются в долину по ложбинкам, канавкам и низеньким кустарникам.

Уже близко... От деревни их отделяют только огороды. Слышно, как кричат в ближайшем дворе люди, кажется, дерутся или ссорятся, русские слова перемешиваются с иностранными, плачут женщины и дети, бряцает цепью и отчаянно лает собака. На улицах деревни пустынно и мертво, как в зимнюю метель. За вырвавшимся из подворотни поросенком, испуганно озираясь, выбежал чумазый мальчишка и тотчас же, как только увидел казаков, шмыгнул в калитку.

Признак верный присутствия красных, но где же они?

Станичники по лисьи крадутся у жердяной изгороди, скрываемые с двух сторон мохнато-зеленою, рослою коноплей. Вот забор, за ним избушка, другая. Надо забыть о собственной жизни, сделать моментальный налет на первого попавшегося красноармейца.

Тишина подозрительная. Кони настораживают уши, вздрагивают и замедляют ход, словно ноги их связаны веревками или опутаны травою. Тупо звякнул за забором какой-то металл, за ним неожиданно "залаяли" от двух заборов пулеметы, над головами станичников пронеслась туча свинца, наполняя атмосферу злорадно-жутким свисто-нплевом. Потом свинцовые пчелы зашлепали и запылили по дороге, сбили с казака фуражку, впились некоторым в седла. Две лошади бешено поднялись на дыбы и тотчас грохнулись на землю; фонтаны крови заструились из маленьких пулевых пробоин, примочили траву и дорожную пыль.

В заборах оказались вырезанные гнезда для пулеметов, прикрываемые высоким густым бурьяном, а несколько далее протянулись красноармейские окопы.

Высыпали красные на улицу, десятка два их побежало во фланг станичникам. Защелкали винтовки. Казаки кинулись в рытвинку, которая змеилась от деревни почти до лесу.

Конь казака Семенова был еще жив, и стоны его, похожие на стоны человека, магически приковали станичника на месте. Конь подымал голову, страдальческими глазами смотрел на хозяина и пробовал ржать; но у него только беспомощно вздрагивали губы. Семенов направил на четвероногого друга винтовку, но чувство жалости пронзило все его существо - казак выпустил винтовку и крупные слезинки скатились из его глаз. Быть может, он стал бы помогать коню подняться или перевязывать раны, если бы не отрезвили его голоса:

- Один здесь...

- Держи его, ребя...

Пулей полетел казак из деревни, а по его пятам гналась свора красных. Метнул станичник гранату. Сердито ухнула она перед преследовавшими, остановила и рассыпала их. Послышались вопли.

Видят красные, казака руками не взять, поручили это сделать винтовкам, пулеметам и пошли сыпать всем фронтом по косогору вплоть до леса. Долго стреляли красные в станичника, который давно уже был в безопасной зоне; казака не взяли, только обнаружили позицию и почти детально численность винтовок и пулеметов, потому никакой надобности в "языке" уже не было.