ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ В.П.ЛЯХОВ.
На фоне Гражданской войны, шедшей в 1918-19 г.г. на территории Юга России, появление импозантной фигуры генерал-лейтенанта Владимира Платоновича Ляхова, к глубокому сожалению с ним близко сталкивавшихся, было слишком мимолетно, о причинах чего скажу ниже.
С В.П.Ляховым судьбе было угодно столкнуть меня несколько раз: впервые - юношей, не то кадетом последнего класса корпуса, не то юнкером Елисаветградского Кавалерийского Училища, на вакациях в родном мне городе Закавказья Александрополе; я любовался моложавым полковником Ген.Штаба, отбывавшим ценз ознакомления с артиллерийской стрельбой на местном полигоне, который тщательно, подтянуто возвращал отдаваемую ему честь, выгодно выделяясь этим от остальных офицеров, посещавших крепостной сад этой упраздненной крепости-склада.
Минули годы, прошла Японская война, я стал офицером. Годы первой революционной вспышки 1905-1907 г.г. застают Владимира Платоновича в роли командира пехотного полка в Севастополе, где он, с присущей ему энергией, подавляет возникшие беспорядки в экипажах и на судах Черноморского флота. Имя его появляется на страницах газет; он получает генеральский чин, назначение начальником штаба Кубанского Казачьего Войска, а затем - Начальником Персидской Казачьей Бригады в Тегеране.
Принятая им бригада доводится до высокой степени совершенства в смысле строевого обучения и воспитания - внушения понятия долга. Это последнее не замедлило проявиться в дни революции в Персии. Стесняемый дипломатическими соображениями русского посла, считавшегося с политикой Англии, он не получил просимого "карт-бланша" для наведения порядка в Персии и, в частности, в Тегеране. Результат - отречение Е.В. Шаха от престола, но командуемая ген.Ляховым Персидская Казачья бригада верна своей присяге и под его начальством конвоирует Шаха от Тегерана до Энзели, где его ждет русская канонерка для следования через Баку в Крым, в предоставленную Русским Правительством резиденцию.
В начавшейся в 1914 году войне с Турцией он сменил Начальника Приморского отряда и коменданта Михайловской крепости в г.Батуме генерал-майора Эльшина, отставленного Главнокомандующим Кавказской армией ген.-адъютантом гр.Воронцовым-Дашковым за ряд военных и административных неудач на этом направлении (результатом было оставление Чорохского края, вторжение турок и подход их к веркам Михайловской крепости).
Приняв командование, ген.Ляхов в короткое время привел в порядок оборону крепости, восстановил доверие населения к властям, а с января 1915 г. методически приступил к расширению плацдарма, вытеснению турок из Чорохского края и к укреплению Черноморского побережья. К 14 марта г.Артвин отобран у турок, и они отброшены за р.Чорох. Наиболее блестящие операции, руководимые им, относятся к началу 1916 г., когда он рядом небольших десантов продвигается к Архаве и Ризе, подготовляя этим проведение Трапезундской операции, задуманной Кавказским Главнокомандованием. С прибытием 1-й и 2-й Кубанских Пластунских бригад, возвращенных в 1916 г. Кавказскому командованию Верховным Командованием с Западного фронта, началась десантная операция к Трапезунду, блестяще законченная к 5-му апреля, когда ген.Ляхов с передовыми частями и прибившим на миноносце Командармом ген. от Инф. Юденичем, бурно приветствуемые населением, вступили в занятый Трапезунд, второй после Эрзерума по значению военный и административный центр Анатолии.
За эту блестящую операцию он награжден чином генерал-лейтенанта и орденом Св.Великомученика Георгия Победоносца 4-й ст., а затем получает 39-ую пех.дивизию, во главе которой , в составе 1-го Кавказского Армейского корпуса ген.Калитина, принимает участие в Эрзинджанской операции.
После ряда ожесточенных боев у Мамахатуна полки 39-й пех.дивизии, преследуя отступающих турок, 12 июля 1916 г. вышли из горных дефиле, - пишет в своей книге ген.-майор Масловский, тогда командир 153-го пехотного Бакинского полка, - в покрытую садами долину Эрзинджана и форсированно двинулись с горными батареями к Эрзинджану, так как легкие и гаубичные батареи задержались на горных тропах. Опередив колонны полков дивизии, ген.-лейт. Ляхов, сопровождаемый Наштадивом Генштаба полковником Драценко, верхом въехал в оставленный турками город со вступающими в него передовыми, разведывательными частями дивизии.
В первых числах февраля 1917 г. я, по окончании первых Ускоренных Курсов при Николаевской Военной Академии, прибываю в Тифлис, в Штаб Кавказского Фронта, и беру вакансию Старшего Адъютанта Генштаба в штаб 39-й пех.дивизии, штаб которой находится в г.Эрзинджане. Мне, кавалерийскому офицеру (18-го Драгунского Северского полка) придется впервые тесно соприкоснуться со службой в пехоте. Знания мои о ней лишь теоретичны и, не скрываю, поверхностны, невзирая на семь лет в строю до войны и 2 1/2 года войны: это было в коннице и в строю, а теперь придется состоять в аппарате управляющем пехотою; есть, о чем при задуматься!
Узнаю, что Начдивом у меня Ген.-Лейт. Ляхов, тот полковник, коим я в дни юности восхищался; теперь он слывет блестящим боевым генералом, строг и требователен. Я не хочу себя обманывать, что будет трудно, и задаю себе вопрос: "Как меня там встретят, как сложатся взаимоотношения?" Ведь от этого будет зависеть вся моя дальнейшая служба по Генштабу. С этими мыслями отправляюсь к месту своей службы, куда и прибываю. Там являюсь своему прямому начальнику Наштадиву полковнику Драценко (Даниилу Павловичу), который представляет меня Начдиву ген. лейт. Ляхову. Наружностью генерал мало изменился, разве чуть пополнел, но строен, высок, в чертах его лица, окаймленного темно-русыми бакенбардами времен Имп.Александра 2-го, сквозит уверенность и энергия, а легкая седина в густой, но коротко подстриженной шевелюре на характерной голове есть свидетель житейской и боевой мудрости; генерал носит белую, лезгинского сукна, кавказскую черкеску с элегантностью, присущей горцам.
Выслушав мой рапорт явления, он здоровается и приглашает сесть; затем, после минутного размышления, глядя прямо мне в глаза, но обращаясь к полковнику Драценко, говорит: "Ну вот, Даниил Павлович, введите штабс-ротмистра в курс дел, а там, через недельку можете ехать в отпуск", - а потом ко мне: "А вы, штабс-ротмистр, ознакомившись, после отъезда нач.штаба, тогда распоряжайтесь". При этих словах в глазах его мелькнула мимолетная усмешка, мною подмеченная и меня смутившая, но крепкое рукопожатие при прощании как бы разуверяло, что все обойдется и что "не боги лепят горшки".
Два дня спустя, по прибытии моей верховой лошади "Англичанки", я, по указанию Начдива, в сопровождении казака от конвойной сотни отправляюсь на участок 153-го пех.Бакинского полка для ознакомления с укрепленной позицией, разработанной "лучшим, по выражению ген.Ляхова, командиром полка его дивизии".
Позиция, занимаемая полком, находилась в 8-10 верстах к югу от Эрзинджана, по сторонам Кемахского шоссе и р.Кара-су; ее фортификационные сооружения, рассчитанные на укрытие от огня ружейного, пулеметного и легкой артиллерии, ничего не имели общего с укрепленными полосами позиционной борьбы, преподносимыми нам полк.Кохановым на академических курсах. Главное их качество - использование местности, ее естественных особенностей, как перед фронтом, так и в глубину. Здесь позиции - не сплошные линии, а ряд опорных пунктов, связанных ружейным, пулеметным и орудийным огнем с обстрелом подступов к ним продольным огнем. Глубина складок в тылу используется для контр-атак прорвавшихся сил противника, сосредоточения и подхода резервов, как для отбития атак, так и для перехода в атаку; маневр и обход имеют решающее значение, равно как и наблюдение, разведка фронта и обеспечение флангов с удержанием высот. Все эти особенности войны в горах мне указываются по прибытии на его участок молодым (38 лет) полковым командиром полк. Масловским при ознакомлении моем с расположением его полка; к вечеру я вернулся в Эрзинджан и доложил о виденном ген.Ляхову, а дней пять спустя, по отъезде полковника Драценко в отпуск, утром в 9 часов я вошел к генералу с первым докладом Начальника Штаба. Выслушав меня, подписав доложенные бумаги и положив свои резолюции и указания, Начдив сказал: "Отлично, продолжайте так самостоятельно делать распоряжения, но приводите их в исполнение лишь после доклада мне". Так началась для меня "практическая школа офицера генштаба".
Штаб 39-й пех.дивизии располагался у въезда в Эрзинджан со стороны Мамахатуна; он размещался в двух блоках: Первый, влево от въезда, небольшой флигель, в коем помещаются: начдив, штадив, комнаты для канцелярии, старшего адъютанта по строевой и хозяйственной части, столовая и кухня офицерского собрания; второй - комнаты старшего адъютанта по оперативной части, дивизионного врача, интенданта, команды связи, писарская, конвойной сотни. Распорядок дня в штабе, ввиду затишья на фронте, мало отличался от такового штаб-квартиры мирного времени. Все ответственные лица связаны между собой телефоном; моя привилегия - ночью, если не спится, могу слушать бесконечные разговоры телефонистов, которые, дежуря, отгоняют сон, делясь новостями.
В конце недели по отъезде Наштадива в отпуск - вызов из штакора: "Наштакор просит наштадива 39-й прибыть в штакор для выяснения по ряду вопросов". Докладываю Начдиву и на автомобиле качу в штакор. По прибытии туда прошу доложить о себе. Возвратясь из кабинета наштакора ген.-майора Ласточкина, генштаба подполковник Медведев (штаб-офицер для поручений) говорит мне: "Генерал занят и поручил мне переговорить с вами по интересующим его вопросам". Мы с ним быстро, на основании привезенных мною справок, разрешили их, и я менее, чем через 3/4 часа уже был в штабе дивизии и докладывал по этим вопросам ген.Ляхову; по окончании доклада генерал задал мне вопрос: "Какое впечатление произвел на вас ген.Ласточкин?" Я ответил: "Не могу вам, Ваше Превосходительство, ответить, ибо Наштакор не мог принять меня, а поручил переговорить по затронутым вопросам штаб-офицеру для поручений подполковнику генштаба Медведеву". Я увидел, как потемнело лицо генерала - предвестник грозы, - а затем, не поднимая глаз от просматриваемой им бумаги, он коротко бросил: "Попросите Наштакора к телефону". Не могу точно передать его разговора, но, подойдя к телефону и взяв трубку, спросив, кто у телефона, ген.Ляхов, вместо обычного обращения по имени и отчеству, сказал: "Это вы, Ваше Превосходительство?", а затем: "Вы моего начальника штаба не сочли нужным ни принять, ни поинтересоваться, что он из себя представляет"... Не знаю ответа ген.Ласточкина, но ген. Ляхов продолжал: "Это прежде всего мой начальник штаба..." - и пошел, и пошел его допекать, так что, стоя около, я не хотел бы быть на месте ген.Ласточкина. В конце февраля мне пришлось опять быть по делам в штабе корпуса, но на этот раз я был там принят не по моему маленькому чину, а по занимаемой мною должности. Привожу этот незначительный эпизод, как характеризующий отношения ген.Ляхова к своему подчиненному и помощнику, престиж которого он для пользы дела готов был защищать.
Последние дни февраля и начало марта всем нам памятны, они не могли не коснуться и 39-й пех.дивизии, с той лишь разницей, что на всех перекрестках и углах тылового района дивизии появились плакаты: "Всякая агитация и агитаторы, призывающие к беспорядку, будут пресекаться военно-полевым судом и расстреливаться, как изменники".
В первых числах марта вернулся из отпуска полковник Драценко. Еще некоторое время спустя, Bpем. Правительством, из-за начавшейся чистки в командном составе, снят с поста Комкор 1-го Кавказского генерал-от-ка.валерии Калитин, а на его место назначен ген.Ляхов. Новый Начдив, ген. М.Ардживанидзе, боевой, строевой офицер, уже не был для меня "школой офицера генштаба", но я уже огляделся и, когда наштадив полковник Драценко уехал командовать полком вместо произведенного в ген.-майоры командира 153-го пех.Бакинского полка с назначением его генерал-квартирмейстером Штаба Главкома Кавказского, то, в ожидании прибытия назначенного вместо него генштаба подполковника Лошкарева, я вновь очутился в роли наштадива, но уже не был объят паникой, как то было в феврале.
Вскоре по прибытии нового Наштадива получаю вызов в штакор; являюсь туда, и меня проводят к комкору ген.Ляхову. Он все тот же, ни в обращении, ни в манере себя держать революция не отразилась; поздоровавшись, приглашает присесть и дает телеграмму Генквара фронта с предложением мне места помощника начальника Оперативного отделения Управления Генквара Штаба фронта. Видя мое замешательство, он говорит: "Соглашайтесь, здесь на фронте война кончена, в штабе фронта будут нужны твердые офицеры; мой совет - езжайте, работа в большом штабе для будущей службы в Генштабе вам принесет пользу". Я принял совет и, пожав ему руку, вышел.
В Корниловские дни я оправдал доверие ген.Ляхова, когда, будучи дежурным офицером при аппаратной комнате штаба фронта, выкинул штыками, при посредстве унтер-офицерского караула от 536 Запасного полка, вошедших трех комиссаров Закавказского комиссариата Врем.Правительства, прибывших с целью распространить воззвание Керенского в войсках фронта с объявлением Верховного Главкома изменником, за что на следующую ночь попал в тюрьму - в известный "Метехский замок", по обвинению "в вооруженном сопротивлении верховной власти". Я просидел там одиннадцать суток, а по освобождении из-за недоказанности обвинения, был отправлен на фронт старшим адъютантом в штаб 2-й Кавказской Казачьей дивизии, прибыв к которой, вступил во врем.исп.должности Наштадива и с нею прибыл на Кубань.
В конце 1918 года, после 1-го Кубанского Похода я, вернувшись после ранения, полученного в конной атаке 1-й сотни Егорлыкского Конного полка Войска Донского, - в штабе дивизии генерала Покровского, опять старшим адъютантом. В Екатеринодаре и генерал Ляхов, прибывший из Батума для командования 3-м Добровольческим корпусом, в штабе которого он предлагает мне место старшего адъютанта по разведывательной части. Дивизия ген.Покровского после Майкопских боев, проведенных с моим участием, теперь наступает на Ставрополь, 3-й же Добровольческий корпус имеет направление на Минеральноводскую группу. Я перехожу, извинившись перед ген.Покровским, к своему старому начальнику. Руководимый им корпус опрокидывает красных по всему фронту, и к началу 1919 года Терско-Дагестанский край очищен от большевиков. Создаются правительства горских народностей: Кабардинцев, Чеченцев, Ингушей, Осетин, Дагестанцев, в амальгаме и сотрудничестве с Терским атаманом Казачьего войска. Генералу же Ляхову присвоено звание Командующего войсками Терско-Дагестанского края - в него включены: район Главного Кавказского хребта, Минераловодский район, Грозненский, Ставропольская губ. и Астраханское войско. Очередная задача - взятие Астрахани. Трудности, которые необходимо преодолеть - это Астраханские солончаки и растущие потребности Добровольческой Армии, поглощающей формирования, производимые распоряжениями штаба Командующего Войсками Терско-Дагестанского края, в котором я состою старшим адъютантом Общего отделения Управления Генквара - должность, равная должности Начальника отделения в Управлении Генквара армии.
Пока идет Царицынская операция ген.Врангеля и его Кавказской армии, ген.Ляхов, учитывая нужды Добрармии и важность взятия Царицына для дальнейшего продвижения правым берегом Волги и соединения с войсками Верховного Правителя Адмирала Колчака, безропотно отдает свои части в ущерб проводимой им операции по занятию Астрахани, но после взятия Царицына ген. бароном Врангелем и директивы Главнокомандующего Вооруженными силами Юга России ген.Деникина о движении Армии левым флангом на Москву, он резко критикует этот план, считая его авантюрой, происходит конфликт, который, углубляясь и ширясь, вынуждает его отойти от "Белого движения" и поселиться в окрестностях Батума, в небольшом имении на Зеленом Мысу.
В мае 1920 г. он был предупрежден английской контр-разведкой о возможности покушения на него, с советом покинуть Батум. Прежде, чем последовать совету, идя на панихиду по несколько ранее умершей своей супруге, он по дороге в собор был смертельно ранен револьверными пулями в спину; выбежавшему лавочнику он сказал: "Стул и извозчика!". Лишь когда он подымался в экипаж, то сопровождавшие его увидели струйки крови на его белой черкеске; ранение - пробитая печень - было смертельным.
Так преждевременно, в расцвете многообещающих физических и умственных сил, ушел верный сын России, с долей фатализма рисковавший своею жизнью, ставя ее на карту там, где она, по его убеждению, могла повлиять на мораль предводимых им войск. Отсюда - его появления в боях на передовых линиях.
Свидетелем этого метода пришлось быть и мне, когда, прибыв верхом со мною и своим личным адъютантом поручиком Ц., он, спешившись, прошел сквозь цепи Кабардинских всадников, направляясь к железнодорожной будке, около которой наш бронепоезд вел огонь по "красным". Невзирая на предупреждения ген. кн.Бековича-Черкасского, командовавшего кабардинцами, что впереди, за исключением броневика, наших частей нет, он шел вперед, широко шагая. Идя за ним и зная его глуховатость, я предупреждал его, что пули красных посвистывают; на это он, кивнув головой, сказал: "да", - и продолжал идти тем же размеренным шагом; дойдя до железнодорожной будки, взял мой бинокль и стал наблюдать противника. Командир "бронепоезда", обеспокоившись, снял с поезда пулемет, чтобы им прикрыть Командира 3-го Добровольческого корпуса от какой-либо предприимчивой партии неприятельских разведчиков. Когда разрывы бризантных гранат стали угрожать отходу бронепоезда, он доложил, что должен, маневрируя, несколько отойти. Генерал спокойно ответил: "Берите пулемет и отходите", на что командир бронепоезда, возразил: " "Пока вы, Ваше Превосходительство, здесь, я не имею права". Сказав: "спасибо", генерал нехотя направился к линии Кабардинских цепей, с беспокойством, но и восторженно следивших за ним. Вернувшись в штаб, он имел короткий, с глаза на глаз разговор со своим личным адъютантом поручиком Ц, незаметно исчезнувшим в момент нашего продвижения к железнодорожной будке. После этого поручика Ц я в штабе не видел.
Мир праху доблестного героя-генерала, на много голов стоявшего выше тех, кого судьба поставила на руководящие роли в борьбе за Россию. Ее исход доказал правоту его оценки.
