В первых числах марта (ст.ст.) наш корпус вышел на предназначенное нам направление - серединой нашего фронта - впереди (западнее) м.Олыка, в полуверсте от него. Позиции противника были еще в полуверсте - версте.

Началось сближение, скачками, по ночам. Под прикрытием редкой цепи стрелков выходили на широком фронте рабочие... и к утру была готова щель, глубиною в рост человека. За день она обращалась в наскоро оборудованный окоп. Боялись огромных потерь при этих работах. Оказалось - не так страшно. Через два месяца, в начале мая, мы достигли своей задачи, причем и все внутреннее благоустройство, и ходы сообщения были готовы.

Изложу личные впечатления. В Вербное воскресенье, часов в 11 утра, я и Корпусный Инженер, подполк.Манохин, были вызваны к Начальнику Штаба Корпуса и нам приказано немедленно (к 12 часам дня), без предупреждения, прибыть к правому флангу передового окопа 2-й Стрелковой визии (на стыке с соседним 39-м арм.корпусом) и, пройдя лично по всему передовому нашему окопу, убедиться, что более приближать наши окопы к неприятельским нигде не нужно.

Мы с Манохиным, в штабном автомобиле, немедленно выехали к "стыку". До него было верст 6 прекрасного шоссе. Погода была отличная. С нами был детальный план всей нашей первой полосы укреплений, напоминавший собою подробный план улиц какого-нибудь городка... Проехали м.Олыку, с прекрасным каменным католическим собором. В местечке шла, казалось, нормальная жизнь, хотя до передового окопа противника оставалось не более версты. Австрийцы католики щадили католический храм и окружающие его дома.

Шагах в 500-х за местечком шоссе раздваивалось. Вправо, на север, оно шло к "стыку". Оно было бы под артиллерийским и даже ружейным обстрелом, если бы от самой его обочины не начинались наши окопные работы и массы выкинутой земли не создали высокой, надежной маски, скрывающей дорогу. Проехав по этому шоссе около версты, мы остановились перед столбом с указателем "5 П" (5-й Стр.полк), указывающим в щель, ведущую на запад уже в виде извилистого хода сообщения. Мы оставили . здесь машину и двинулись вглубь щели пешком. Ход был шириною около метра (чтобы встречные могли разойтись и чтобы возможно было пронести носилки с раненым). Он шел зигзагами, чтобы его нельзя было простреливать продольно, и кое-где пересекался поперечными ходами или брошенными окопами. На всех "углах" были надписи и стрелки - заблудиться было невозможно. Но людей - никого. Был обеденный час. Поэтому и на одной, и на другой стороне - никаких "звуков боя".

Делая нужные повороты, мы прошли через тылы "2-го батальона", мимо "Штаба 1-го б-на" - все вправо, к "стыку". Обзора - нигде никакого, ни мы ничего не видим, ни нас никто не видит. Только по земляной стенке, на высоте глаз, бежит маленькая канавка с приколотой к ее дну проволокой - телефонная линия к централи 5-го стр.полка. Если проволока перестанет работать - по ходу сообщения побежит рядовой телефонной команды, сразу увидит, где снаряд или мина из миномета повредила провод, и сейчас же исправит повреждение.

Но вот выходим на крошечную площадку - дворик. Прямо (на север) открывается вид на топкое болото. С первого же взгляда видно, что по нему не только взрослый человек, но и ребенок, да, пожалуй, и собака пройти не сможет. Но - это уже за "стыком", и нас не касается.

На дворике, на западной, вертикальной стенке обрыва, как-то странно прилажены две двери. На одной из них надпись: "К-р 1-й роты". Стучим. - "Войдите!". Вошли. В полутемной (окошко над дверью) землянке, вокруг накрытого стола, 3 койки. На двух из них сидит по офицеру - пожилому прапорщику (из запаса). Спиной к входу, на табуретке - молодой поручик, командир роты. Одет с иголочки, на груди - "Владимир с мечами и бантом". Конечно, при шашке и револьвере. Рядом, на койке - новенькая фуражка, а в ней - коричневые кожаные перчатки: сегодня праздник, форма "обыкновенная". Посмотрел, кто вошел, и резко прозвучало: "Г.г. офицеры!". Прапорщики вскочили, а командир, не торопясь, надел фуражку и перчатки и, вытянувшись передо мной, отчетливо отрапортовал: "Г. Подполковник, 1-ая рота 5-го Стрелкового полка обедает. Боевых столкновений не было".

Рукопожатия. Прошу продолжать обедать. Просят садиться и закусить. Благодарим. Отказываемся. Но садимся на койки и объясняем, кто мы и зачем.

Еще через несколько минут мы, в сопровождении поручика, вышли по ходу сообщения в передовой окоп, сознаюсь, не без некоторого трепета и уважения к этому, действительно, БОЕВОМУ месту: здесь всего 60 шагов до врага, и это самая передовая точка "Русской земли". Но, как только я переступил несуществующий порог, нас встретил привычный для офицера, при его входе в казарму, крик: - "Дежурного!" - крик такой громкий, что его несомненно слышал и дежурный по австрийской роте в неприятельском окопе. И русский дежурный унтер-офицер немедленно вырос передо мной, выскочив из какого-то подземного убежища и - тоже, вероятно, не столько для меня, сколько для впечатления на австрийцев - наиотчетливо прокричал:

- Ваше Высокоблагородие, дежурный по 5-й роте!

- Здорово!

- Здравия желаю, Ваше Высокоблагородие!

Только после этого я смог рассмотреть, что такое "передовой окоп". В 2-3 раза шире хода сообщений (может выстроиться двух-шереножный строй). Впереди (перед бруствером) - "стрелковая ступень", над ней, на высоте глаз стрелка, через шаг, по небольшой бойнице для ружья. Через каждые 3-4 бойницы - земляной "траверс", прикрывающий стрелков сбоку (а с фронта они прикрыты с головой бруствером). Стрелков сейчас нет: они выбегут из убежища только по свистку. На 6-8 пустых пока мест у бойниц стоит только один часовой. Его бойница закрыта броневым листом с крошечным отверстием для глаза. Часовой прижался к отверстию и неподвижен. Если ему прикажут отодвинуться или хотя бы только обернуться, он сначала закроет отверстие броневой же маленькой задвижкой, чтобы часовой неприятеля не заметил мелькания в русской "гляделке": у него, наверное, наведено на гляделку точно (со станка) ружье или пулемет.

И нам с подполковником Манохиным, чтобы посмотреть в междуокопное пространство, пришлось проделать под руководством разводящего церемонию смены голов перед гляделкой, как с этим первым часовым, так и с рядом других, чтобы представить себе вид между окопами и в других местах. Зрелище мрачное и неприятное. Нечто вроде рва, шириною в 60 или больше (но нигде не больше 150) шагов. И с нашей, и с вражеской стороны - полосы колючей проволоки, примерно в 10 рядов кольев. Посередке - "ничья земля"... Все мертво, точно впереди уже нет жизни...

Поглядели... Пошли дальше по окопу на юг. Порядок и чистота, ничуть не хуже казармы отличного полка. С изумлением видим, что на стрелковой ступени, перед каждой бойницей, лежит красивый лист папоротника... Говорят: "Сегодня Вход Господень, это вместо пальмовых веток... посылали в соседний лес".

Обход продолжался часов шесть. Везде, при смене ротного участка, рапорт дежурного и встреча соседнего ротного командира. Противник, конечно, заметил и в одном месте удостоил нас нескольких мин из миномета. Меткость очень малая, и в окоп не попали, но от разрыва мин в 2-х случаях ветерок перенес через нашу группу обрывки легкого голубоватого дымка. Ротный командир быстро крикнул. "Ядовитый газ! Зажать нос и рот!". Зажали. Приятный запах миндаля все же почувствовали. Впрочем, без всяких последствий.

К концу обхода австрийцы, видимо, озлились и открыли огонь из гаубиц - "из пушек по воробьям". Нас на полчаса увели в ближайшее убежище (тут же под бруствером). Не предлагали и не просили, а потребовали: "Я отвечаю за роту - если они не прекратят огня, в роте будет несколько покойников", - доложил мне очередной ротный.

Результат обхода: в одном месте, на фронте 80 шагов, решили вынести бруствер на 100 шагов вперед. - Через день - донесение об исполнении. Но, вероятно, "несколько покойников"... Впрочем, об этом не было ни слова...

То, что я видел - людей молодцеватых, подтянутых, хорошо одетых, чистых, выбритых (т.к. "праздник") - прямо поразило нас - "штабных крыс".

В полдень 21 мая (ст.ст.) 1916 г. Командир Корпуса получил короткую секретную собственноручную записку от Командующего 8-й Армией ген.Каледина: "Начало артиллерийской атаки завтра 22 мая с восходом солнца. Каледин".

Копии этой записки офицер нашего оперативного отделения сейчас же отвез на автомобиле Начальникам наших дивизий (2-й - ген.Белозору и 4_й - ген.Деникину) в собственные руки. До этого момента сущность дела была известна только Командиру Корпуса, Начальнику Штаба Корпуса Инспектору Артиллерии и Начальникам Дивизий. Теперь только она была сообщена мне, и только вечером мне было разрешено сообщить ее моим двум помощникам. К полуночи Штаб Корпуса мирно заснул, не предполагая никаких событий.

Только мы трое проверяли исправность ряда заготовленных (будто бы на всякий случай) расчетов.

Здесь уместно будет отметить те трудности, при которых наш Корпус вступал в эти бои исключительной важности, трудности - в отношении работы Штаба Корпуса. Боевое (оперативное) управление Армейского Корпуса сосредоточено (нормально) в руках Командира Корпуса (чаще всего - Генерал-лейтенанта Генерального Штаба). Его прямым помощником и советником является Начальник Штаба, генерал-майор Генерального Штаба, имеющий в помощь себе (по штату) четырех офицеров Генерального Штаба (подполковника и трех капитанов). В нашем 40-м Армейском Корпусе, на долю которого выпадало тогда прорывать укрепленный фронт средним из трех Корпусов, эта обстановка сложилась так: Корпусом был только что назначен командовать не имевший высшего военного образования ген.-от-инфантерии К., из долголетней отставки, до которой он занимал должность Управляющего Мургабским Удельным имением (в Туркестане). Боевой его опыт (в Русско-Японской войне) ограничился катастрофическим поражением на р.Ялу в начале той войны. Между прочим, ген.К., начавший службу еще вскоре после Крымской войны, не умел читать двухверстной военной карты. Впрочем, он предоставлял Начальнику Штаба полную свободу и подписывал приказы, не читая их. В силу этого Начальник Штаба, ген.штаба ген.Бутчик, фактически командовал Корпусом. Но ген.Бутчик, при своих исключительно положительных качествах (честный, твердый, волевой, талантливый), в кампанию 1914 г., командуя пехотным полком, получил две сквозные пулевые раны в легкое и, хотя и выжил, но был физически слаб и периодически начинал лихорадить и тогда должен был спешно уезжать в санаторию. А с его четырьмя помощниками было совсем плохо: я (штаб-офицер) был произведен в подполковники за две недели до прорыва, ген.шт. капитан Дидковский был в отпуску (а в нашем корпусе отпускных никогда не вызывали в строй раньше срока, полагая, что если человек дожил до возможности посетить семью (быть может, в последний раз в своей жизни), то нельзя его лишать этой, часто последней, награды), а что касается двух последних капитанов ген.штаба, то, за исчерпанием в России чинов ген.штаба, было разрешено заменять их на местах "подходящими" офицерами. И у нас один был заменен шт.капитаном - железным стрелком (кавалером ордена Св.Георгия), а другой - подпоручиком запаса артиллерии, магистрантом Университета по кафедре Римской археологии, получившим за первый год войны в строю артиллерии 7 боевых наград.

В 3 часа ночи на 22-е мая я с только что названным подпоручиком выехал на автомобиле на "наблюдательный пункт Командира Корпуса", под которым, в убежище, помещалась 3-ья (запасная) Централь службы связи Штаба Корпуса. Чтобы предстоящее было скрыто до последней минуты, шоферу было приказано иметь полное количество горючего: поездка-де дальняя.

Через 15 минут мы были на месте. На "Наблюдательном пункте" (части бруствера в 3—ей полосе укреплений) никого не было. В убежище все телефонисты крепко спали. Разбудил их и приказал проверить исправность линий. Мы поднялись на бруствер.

Было уже совсем светло. Пылала утренняя заря, впереди, верстах в четырех, в низине стояла утренняя мгла, над которой вдали поднималось несколько тонких голубых дымков: там, у австрийцев, теперь кричат: "Каффэ! Каффэ!" - и тем будят и наших стрелков... Мирная картина!

в нашиx тылах (но впереди наблюдательного пункта) не было видно ни одного человека, хотя множество наших батарей было скрыто в складках местности и отлично маскировано (от воздушной разведки противника).

Перед 4-мя часами над лесом за нами показался краешек солнца. Мы прислонились спиной к брустверу и молча смотрели на его восход.

РОВНО 4 часа. Диск солнца казался (для нас, по крайней мере) перерезанным по диаметру линией леса. И вдруг (хотя мы знали и ждали), но я невольно даже присел к земле - такой грянул страшнейший гром - одновременный залп 350 орудий. И гром не только прогремел, но и продолжал греметь - беглый огонь всех этих орудий, в том числе и тяжелых.

Я знал, что первые сорок минут тяжелые будут громить предполагаемые командные точки неприятельской артиллерии, расположенные в окопной полосе впереди своих, укрытых в 1-2 клм. позади, батарей. Но увидеть этого ни мы, ни артиллерийские наблюдатели не могли: через 2-3 минуты вся местность у противника (да и наши передовые окопы) скрылись во "тьме египетской". Наблюдения стали невозможны.

40 минут грохотало без всяких перемен. Каких-либо признаков огня противника с нашего "наблюдательного пункта" не замечалось.

В 4 часа 40 мин. характер огня сразу изменился: беглый огонь прекратился, все батареи перешли на спокойный, но частый огонь, хорошо прицеленный (т.е. точно, по угломеру и уровню направленный): всех легких батарей - по междуокопному пространству, для полного уничтожения проволоки (полевая трехдюймовая граната делала это отлично: расчет простой - столько-то тысяч гранат разрушат (проволоку изорвут на мелкие куски, колья обратят в щепы) заграждения на такой-то площади междуокопного пространства); тяжелых батарей - для методического разрушения укреплений и убежищ, невидимых, конечно, но нанесенных на артиллерийский план соответствующей батареи по предварительным пристрелкам, о которых я говорил.

Шли часы за часами. Наблюдать, собственно говоря, было абсолютно нечего.

Ровно в 1 час дня стрельба мгновенно оборвалась - не помню, на сколько минут перерыва (10, 20?). Наши разведчики бросились вперед - увидеть, что можно - и быстро вернулись. Увидели, что разрушения отвечают ожиданиям, что потрясенные австрийцы не спешат вылезать из убежищ (чтобы отражать, быть может, штурм). Несколько наших смельчаков притащили даже трофеи: пару винтовок и даже пулемет из передового окопа противника.

Снова загремел по-прежнему огонь.

Около 2-х часов дня высоко в небе над наблюдательным пунктом появилось несколько отдельных шрапнельных разрывов с цветными дымками. Радостное наблюдение: это австрийцы только начинают "провешивать" направления, ибо данных пристрелки у них, значит, нет! Но ведь они так не вели пристрелку, как и мы? Значит, все ее данные погибли на командных пунктах, возможно, вместе с командирами.

И это оказалось верным: после победного штурма мы нашли все эти пункты разрушенными, и во многих из них - убитые старшие артиллерийские офицеры.

Вскоре после 2-х часов мы уехали в штаб. Там узнали об "анекдоте": Когда, в 4 часа утра, грянул наш огонь, в Штабе произошла паника - бросились укладывать вещи и запрягать обоз. Генерал - Начальник Штаба - и единственный, знавший, в чем дело, мой офицер с трудом успокоили и офицеров Штаба, и команду - все вообразили, что противник перешел в наступление! Спрашивается, где же были "информаторы" (будто бы - Ровенские евреи)?

В общем, за день "ничего не случилось". С темнотою огонь смолк, но не совсем: какой-то редкий, бессистемный (для постороннего уха) и раскиданный по всей неприятельской полосе - он продолжался до утра: мы мешали противнику чинить повреждения и отдыхом успокаивать нервы.

В 4 часа утра 23 шая артиллерийская атака опять мгновенно возобновилась. Ночью дивизиям была шифрованно подтверждена цыфра "9" - точный момент начала штурма: не "минута в минуту", а "секунда в секунду" по золотым часам Командира Корпуса. Накануне все часы, даже всех ротных командиров, были в секундах сверены с этими золотыми часами.

Мы с подпоручиком снова были с 4-х часов на наблюдательном пункте. В 7 часов приехал и Командир Корпуса с Начальником Штаба. Огонь по-прежнему гремел, но мы знали, что именно в это время (7 час.) вся легкая артиллерия перенесла огонь на 1/2 - 1 версту дальше и вела его целый час ядовитыми снарядами, создавая сзади, за атакуемой полосой, отравленную зону, чтобы не могли подойти во время резервы... Около 8 часов все эти батареи перенесли огонь обратно на междуокопное пространство, но обычными гранатами - беглым огнем. Этот час нужен был, чтобы ветерок разогнал ядовитый газ - ведь скоро там будут наши!

Мы (на бруствере) внимательно смотрели на лежащие на бруствере "золотые часы". Глазом или ухом мы не могли заметить, но знали, что за 30 секунд до ожидаемого срока вся наша артиллерия сделает скачек на версту вперед, не меняя темпа огня: за эти 30 сек. уже выпущенные снаряды долетают до междуокопного пространства и рвутся в нем, но ровно в 9 часов утра их уже там не будет...

А стрелки, весь Корпус, включая резервы всех степеней, в эти секунды спешно стремились, плотною массой, к передовому окопу...

Но вот "9" часов. Старик Командир Корпуса перекрестился и сказал: "Пошли!" Но впереди, кроме "Тьмы Египетской", ничего по-прежнему не видно. Ровно через 40 секунд по всему фронту этой "тьмы" из нее вылетели вверх красные ракеты, выстреливаемые из "ракетных пистолетов" - требование австрийцами их заградительного огня. Одновременность появления этих ракет говорила об одновременности появления на остатках австрийских брустверов русских стрелков. Еще минута, и грохот стрельбы как бы сразу усилился - заградительный огонь противника открыт...

Около 9 часов и 9 минут телефонист из убежища подал мне телефонограмму: "2-я Стрелковая овладела всем фронте передовым окопом противника. 23-5-9-07 №...". Минуты через 3 пришла и вторая телефонограмма: "4-я Стрелковая овладела повсюду передовым окопом противника. 23-5-912 №...".

Не более, как через 2 минуты, наш телеграф в убежище отстукивал:
"Командарм 8, копии Комкор 8 и 39. 40-й Корпус к 9:12 всем фронте овладел передовыми окопами противника. 23-5-9-15 .. Кашталинский".

И после этого долго, очень долго - никаких известий. Умолкла артиллерийская стрельба, стала понемногу оседать "Тьма Египетская"... На наши запросы из Штабов Дивизий отвечают оставленные там офицеры: "Штаб ушел за полками. Сведений не поступало". Конечно, к нам - запросы Штарма 8, Штаюза и многих других. Наши ответы: "Сведений больше не имеем".

Им там не до того, чтобы думать о тыловом любопытстве. Но, значит, все хорошо. Потом узнали, что не все было хорошо: в ближайшем тылу атакованного 15-м Стрелковым полком участка оказался мало разрушенный кольцевой редут, а в нем - батальон мужественных венгров. Это стоило полку около 1000 чел. потерь и около двух часов времени. Но в тылу венгров появилась группа русских случайных смельчаков (уверяют, что всего 11 стрелков во главе с прапорщиком Егоровым *), из состава 2-й Стрелковой Дивизии)... и венгры в числе 805 чел. положили оружие.

Но на остальном фронте дело шло, "как по маслу"...

Между тем мы - начальство - на "наблюдательном пункте" тосковали. Первое, что мы там увидели (уже около часу дня), были три какие-то странные фигуры, не то белые, не то красные, которые шли с запада прямо на наш бруствер. Сам Командир Корпуса не выдержал и побежал им навстречу. Оказалось 3 раненых, полураздетых (один почти голый), все в крови и только при первичных, сделанных из их же белья перевязках. Они сбились с правильного пути, намеченного для раненых. Но все трое - торжествующие и точно пьяные (говорят, кровь пьянит). Они "доложили" Командиру Корпуса, что ранены уже далеко за австрийскими окопами - там были опять окопы, но "мы их уже давно взяли", то есть взяли уже и 2-ую полосу (в 2-х верстах за первой - на месте бывшей дер.Покащево).

Начальство вернулось в Штаб. Там на площади деревни стояло уже с десяток австрийских орудий и толпа пленных. Был уже и несчастный случай: любопытные рассматривали захваченные орудия и дернули за какой-то шнур. Орудие было заряжено. Раздался выстрел в упор по толпе пленных. Были убитые и раненые.

До ночи были донесения, но короткие, и говорили только о полном захвате двух полос укреплений. К ночи мы послали в штабы дивизий приказ на 24-ое мая: "С восходом солнца начать преследование всеми силами Корпуса на запад, на с.Романово и дальше. Охраняющими частями занять линию деревень ...". Из названий этих деревень сейчас запомнилось только "Горазда". Следующей занималась линия лесков перед скатом к р.Стырь (Переход от линии Покащева - 25 верст). На левом фланге мы должны были дойти до новых укреплений противника впереди г.Луцка.

Так как бывшие штабы дивизий не могли нам гарантировать доставки этого приказа, то я копии приказа послал еще и "на ура" с мотоциклистами, в район бывшего Покащева. К рассвету оба вернулись с расписками самих генералов.

Ранним утром 24-го старый штаб 4-й Стрелковой Дивизии донес, что вдали слышна удаляющаяся на запад музыка 13-го Стрелкового полка - преследовали с музыкой! И это было опять надолго единственной новостью.

Часов в 11 Командир Корпуса приказал мне переехать на автомобиле в Романово и образовать там передовой пункт Штаба Корпуса. Туда велась телефонная линия и мне придавалось 2 мотоциклиста и... много большее: право приказывать именем Командира Корпуса. Я немедленно выехал.

Наши саперы еще вчера восстановили возможность проезда по бывшему шоссе через нашу и вражескую укрепленные полосы, и я легко выехал на бывший неприятельский "берег". Трудно даже передать, во что обратилась от наших снарядов полоса австрийских окопов. Это был какой-то хаос. Окопы эти были возведены на засеянном поле, и теперь пшеница разрослась и скрывала от взоров ужасную картину войны. Но я выехал на не- запаханную площадку, примерно 100 на 100 шагов. Шофер остановил машину, и я даже не сразу понял, какими предметами покрыта эта площадка: это была масса кусков человеческого тела - кисть руки, пол головы, бок с куском австрийского мундира на нем...

На краю площадки был небольшой валик. К нему выползли из хаоса раненые. Около меня оказалось человек 10 австрийских тяжело раненых офицеров. Среди них - майор. Именем Бога они молят о помощи. Написал о них полевую записку Начальнику Штаба и послал с одним из мотоциклистов.

Поехал дальше уже без остановок.

Дорога была пуста: вся наша артиллерия уже прошла по ней. Также и обозы 1-го разряда. Видел, как воздухоплаватели вели на канатах (по воздуху) привязной аэростат. Много отдельных людей догоняло свои полки.

Въехал в большое село Романово. На обочине улицы стояло человек пять пожилых русских крестьян обоего пола. При npi приближении моего автомобиля все они стали на колени и, крестясь, кланялись в землю. Я остановил машину и подошел к ним.

- Что вы, братцы, кланяетесь мне, как Господу Богу?

- Его, Господа, благодарим! Раз такая штука (моя машина) уже пришла, значит начальство приехало и наши уже назад не уйдут!

- Плохо было жить?

- Да вот видишь, мало кто остался. Или убег, а больше умерло от голодухи.

- Да, - говорю я, - у вас в деревне даже собаки не лают.

На это один из крестьян, видимо, малоросс, ответил:

- Аустрианцы усих псив до консерва заштуковали!

Сведение не только забавное, но и стратегически ценное: в Австро Венгрии, следовательно, действительно, голод.