ВЫСТУПЛЕНИЕ В 1-ЫЙ КУБАНСКИЙ ПОХОД.
9-ое февраля 1918 года... После тяжелых, неравных и кровопролитных боев мы отошли к Ростову на/Дону... Донской Атаман генер. Каледин застрелился, думая своей смертью разбудить и поднять все Войско Донское, но… увы!
Наш 1-ый Кавалерийский дивизион полковника В.Гершельмана временно был размещен в "лазаретном городке" на южной окраине города в кирпичных одноэтажных домиках. Мой командир эскадрона по родному гусарскому полку подполковник А.Ф.Балицкий, немного раньше описываемого дня прибывший в Добровольческую Армию, был назначен командиром 2-го эскадрона нашего дивизиона, в котором я уже нес службу. Конечно, как своего офицера, он перетащил меня из 1-го офицерского эскадрона (где г.г. офицеры были на положении рядовых добровольцев) на должность командира взвода, так как второй эскадрон был укомплектован из добровольцев: юнкеров, солдат, кадет, гимназистов, студентов и прочих.
Была зима, морозило, и снег покрывал все белой пеленой. Ажурные деревья, покрытые инеем, стояли, как коралловые. Было тихо кругом, холодный воздух как бы замер. Накануне этого исторического дня штаб—ротмистр князь Химшиев, офицер 2-го эскадрона, решил устроить маленький разворот по случаю его обручения с одной барышней из города Ростова на/Дону, из зажиточной семьи. Это пиршество было устроено в лазаретном городке. Привезли много всяких закусок, водку, вино и прочее. Князь Химшиев познакомил нас со своей невестой и ее подругой — обе очень милые и хорошенькие барышни. Время провели весело шумно. Легли спать в три часа утра. Что день грядущий нам готовит?
Не спалось и мы тихо переговаривались с моим командиром. Рано утром, когда еле начинало рассветать, все пошли к конюшням, чтобы накормить и привести в порядок боевых товарищей - коней. Для этого нужно было пересечь большую площадь, покрытую снегом, где в досчатых бараках стояли наши лошади. Предутренний туман еще покрывал землю, и идущие, как тени, темными силуэтами скользили, похрустывая ногами по снежному поля.
Вдруг все ожило. Загремели орудийные выстрелы, и снаряды, с визгом рассекая ночной воэдух, стали рваться на площади и вдруг все снова стихло. Прозвучал трубный сигнал тревоги. Мы быстро поседлали копей и вышли в поле за город. Никто ничего не понимал, что произошло. Перед нами слева на возвышенности виднелись очертания дачи Датского консула, а правое от дороги, которая вела на село Малые Салы (может быть, это не точно), среди седых от инея деревьев чернел Армянский монастырь. Наш дивизион спешился у подножия возвышенности. Наступила гробовая тишина, и только изредка раздавались команды начальников. Были высланы разъезды. Я с 15-тью юношами-добровольцами должен был осветить дорогу до Малых Салов, то есть центральную дорогу на юг от Ростова н/Д. Мой командир приказал мне в бой не вступать и при столкновении о противником сейчас же присоединиться к Дивизиону. Стало уже светло. Выдвигаюсь вперед по снежной дороге. Снег довольно глубокий, и дозоры подвигаются медленно. Все тихо и спокойно. Вдруг застучали пулеметы, и пули просвистели над нашими головами. С обеих сторон дороги были отрыты в снегу маленькие окопы и закамуфлированы пулеметы красных. К счастью, пули никого не тронули.
Поворачиваю разъезд и лавой (т.е. с большими интервалам между всадниками) начинаю откатываться назад. Красные имели неосторожность обнаружить себя раньше времени, а то от нас летели бы перья. Почти одновременно открывается канонада с Армянского монастыря и дачи Датского консула по спешенному 1-му кавалерийскому дивизиону. Надо оказать, что там была расположена донская батарея, которая снялась и ушла, не предупредив наше командование, а вместо нее явилась красная и полк кавалерии. Все это мы узнали позже.
При нашем, приближений к Армянскому монастырю навстречу на нашем левом фланге появились всадники; сколько их было - не знаю, так как даль была еще в тумане. Видно было одно, что это солдаты регулярной конницы. (Как узнали потом, это были драгуны 4-го драгунского Новотроицко-Екатеринославского полка). Они пытались отрезать нам отступление. Скомандовал: "Шашки вон!", - и пошли полевым галопом на сближение, но увы! Один, а потом другой, взывая о помощи, валятся с лошадей, некоторые еле держатся в седле. Пришлось остановиться и посадить их на коней. О боевом столкновении нечего было и думать, это были мальчики с большим порывом и жертвенностью, но которые, за неимением времени, совершенно не были обучены строю. К счастью, удалось проскочить раньше драгунского довольно сильного разъезда, а то душа сжималась за моих "бойцов" - изрубили бы нас в котлеты.
Вот мы на склоне перед долиной, где был расположен наш дивизион, когда мы уходили на разведку, и видим, как беглый огонь артиллерии преследует скачущих во все стороны всадников, которые у кирпичного завода быстро окрываются за перевалом. Перекрестившись (внутренно), спускаюсь медленно в долину, и сейчас же огонь переносится на нас. Рассыпаю моих друзей возможно реже, но когда граната рвется между всадниками, то все сбиваются кучей в одну сторону. Бился, бился, и наконец разрешил карьером, рассыпавшись по всему полю, скакать к кирпичному заводу. Скоро я со старшим унтер-офицером остался вдвоем на дороге. Моя лошадь была ранена в морду и упала, но быстро оправилась и поднялась. Вся голова в крови, но ранение поверхностное.
Наконец, и мы присоединились к нашей части. Ищу своего командира эскадрона, чтобы доложить о результатах нашей рекогносцировки, меня срочно вызывают и полковнику Гершельману, который мне сообщил, что подполн. Балицкий убит. Граната взорвалась под его лошадью, и осколками пробило ей живот и одновременно голову Балицкого. Больно кольнула сердце эта печальная новость. Прекрасный он был человек, блестящий офицер и командир эскадрона, отец солдату. Он до последнего момента не хотел верить, что Донцы могли стрелять по нас, остановился на железнодорожном переезде и хотел рассмотреть в бинокль, кто стреляет, и это-то и было роковым для него. Его тело отнесли в лазаретный городок и положили, снявши погоны и другие офицерские отличия на операционный стол. Что стало с них потом, так мы никогда и не узнали. Сколько было убитых, я тогда не поинтересовался. Мне передали на память его часы-браслет, а я не мог даже проститься с ним, так как меня послали с другим разъездом, на этот раз боевым, т.е. состоявшим из солдат и юнкеров - на левый фланг Добровольческой Армии, которая покидала Великий Дон.
Иду кругом Ростова на станицу Аксайскую. Кто-то где-то стреляет. Странное явление пришлось наблюдать. Собаки пригородов, при звуке разрывов снарядов, от страха сбились в стаю около 50 штук, а может быть и больше, и бегут, бегут, высунувши языки, неизвестно куда и зачем, а при новом взрыве снаряда в безумии кидаются в другую сторону и снова бегут куда-то. Подумал, что мы делали бы, если бы они нас атаковали?
Но вот мы обошли Нахичевань и вышли к большой дороге на Аксайскую. Слышим, как гудит замершая земля под ногами наших бравых друзей - пехотинцев, и льется бодая песнь, и над их головами колышется стальная щетина штыков. Впереди шагает Генерал Корнилов. Меня подозвали, и я, соскочив с коня, отрапортовал все, что видел. Я в первый раз встретил Генерала.
Потом подхожу с разъездом к ст. Аксайской и спешиваюсь. Скоро мы присоединились к нашему дивизиону и переправились по льду черев Дон. Над нашими головами иногда посвистывали пули. Говорят, что это стреляли фронтовики, молодые казаки. Ночь провели в ст.Ольгинской, а оттуда отправились в ст.Хомутовскую. Драгуны (красные) и здесь пытались атаковать нашу Армию, но безуспешно. От пленных слышали, что полком командует бывший вахмистр 1-го эскадрона Жуков, а его помовшник по строевой части – бывший его командир подполк. Давидов.
Итак, вперед в поход в неизвестную даль за Русь Святую! Что готовила нам судьба, никто не задумывался. Наш 1-й Кавалерийский дивизион пошел в степи по зимовникам, чтобы сделать ремонт лошадей для кавалерии Добровольческой Армии. Предположено было идти на Екатеринодар для соединения с Кубанской Добровольческой Армией.
Донцы колебались и не выступили все, как один, против засилия красных. Только отдельные, на потерявшие голову казаки понесли тяжелый крест за свободный Дон и за Русь Святую. И сколько пришлось пережить и перенести, - только Господь знает.
Невеселая повесть, и грустью веет от нее, но это было только начало.
10-го января 1958 г.
А.ГЛУШКОВ.
Париж.
