МОРСКАЯ РОТА ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ.
В половине октября 1917 г. я получил двухнедельный отпуск из Минной Бригады Черноморского флота. Взявши у ревизора миноносца, где я служил, аванс в счет жалованья за ноябрь месяц, я захватил почти все мои вещи в двух чемоданах и, погрузив их с помощью моего вестового-матроса на извозчика, вместе с ними поехал на вокзал.
Настроение в гор.Севастополе было весьма мрачное, и сам город как бы замер. За несколько дней до моего отъезда был убит на Минной Бригаде мичман Краузе - мой коллега по выпуску. По улицам бродили банды вооруженных Балтийских матросов - убийц из штрафных рот.
Мне предстояло пройти два контроля: получить разрешение на покупку билета и свободный пропуск при следовании поезда через Перекопский узкий перешеек. И первое и второе мне удалось: представитель Центрофлота оказался симпатичный бородатый сверхсрочный матрос, который, не долго думая, поставил штамп на выдачу билета, а на поезде я встретил знакомого офицера, ехавшего с "просветительной комиссией" в Москву за книгами для библиотеки. Он пригласил меня купе, где было еще несколько матросов; когда пришел контроль, то они сказали, что я еду с ними. Тем не менее я решил их оставить при первой возможности. Дело в том, что все офицеры флота были на положении арестованных - оружие было отобрано у нас в конце лета, после чего Адмирал Колчак уехал, кажется, в Петроград и больше не возвращался.
Офицеры были лишены свободы передвижения, за ними следили, а географическое положение Таврического полуострова очень затрудняло исчезновение. Поэтому я не хотел быть в обществе матросов.
На станции Синельниково (или Синельники) они все пошли в буфет, а я, взяв свои чемоданы, отдал их на хранение на вокзале, а сам пошел бродить около вокзала, пока поезд не ушел. Утром пришел поезд из Екатеринослава в Ростов н/Д, и я поехал с ним на Дон.
Я остановился в гостинице "Москва" и сразу начал поиски родных мичмана Красовского, которые жили в Ростове. Я их скоро нашел, и когда они убедились, что я его друг, то сообщили мне, что ожидают его в тот же день. Он служил в Дунайской флотилии, тоже получил отпуск, без затруднений приехал в Ростов, и мы вскоре встретились.
В начале ноября, завтракая как-то утром в "Чашке Чая", я услышал выкрики газетчиков: "Экстра! Варфоломеевская ночь в Севастополе! Экстра!" Купив газету, я узнал печальные вести: в списке расстрелянных я нашел многих друзей офицеров.
Красовский успел побывать в Новочеркасске и узнал о том, что ген.Алексеев и ген.Корнилов формируют Белую Армию. В конце октября красные хотели захватить власть в Ростове, но были разогнаны местными офицерами, казаками, юнкерами и кадетами Новочеркасского корпуса, так что основание армии уже было положено.
На Таганрогском проспекте был временный Штаб Армии, где я и Красовский записались в Армию. Нас направили на "Колхиду", большую великокняжескую яхту, роскошно оборудованную, на которой начала формироваться Морская рота под командой капитана 2-го ранга В.Потемкина. Он прибыл в Ростов из Новочеркасска в сопровождении нескольких офицеров, среди которых были ст.лейтенант Ваксмут, лейтенанты братья Ильвовы и др.
Они выгнали командира яхты, который заигрывал с командой, и команду тоже.
В течение недели нас собралось человек 20 офицеров и гардемарин, и с каждой неделей это число увеличивалось. Начали появляться добровольцы, и когда цифра возросла до 35-40 человек, мы начали нести сторожевую службу в порту и на Главной Электрической станции, которую местные красные пытались саботировать.
В декабре нас перевели в здание Мореходного Училища, где мы еще получили пополнение на "мореходов" - воспитанников Мореходного Училища - и гимназистов. Морская Рота уже насчитывала человек 65.
Мы носили обыкновенную сухопутную форму с морскими погонами – золотыми и черными просветами - и добровольческий трехцветный шеврон на рукаве, сверх которого находился Андреевский флаг, размером 1 1/2 х 2 дюйма.
В начале января нас отправили в заставу в Батайск – большую товарную станцию, где уже стоял кавалерийский (спешенный) дивизион полковника Ширяева - человек 120. В половине января вечером наши разведчики на паровозе поехали на полустанок Кущевка, верстах в 10 к югу от Батайска, и их обстреляли красные, которые уже готовились к походу на Ростов. Паровоз быстро вернулся, и по телеграфу начались переговоры со Штабом Корнилова в Ростове. Нам было приказано оставаться и Батайске. Около полуночи телеграфная связь прекратилась, так как провода были перерезаны.
Наши силы были около 200 человек, 4-5 пулеметов, винтовки, ручные гранаты и две трехдюймовые пушки, которые еще стояли на жел.дорожных платформах-вагонах и, следовательно, не могли стрелять, так как при отдаче они свалились бы с платформ.
Под утро показались цепи красных и начался неравный бой, так как противник превосходил нас раз в 15-20.
Полк. Ширяев отправил две пушки с юнкерами, пока не поздно, к Ростовскому жел.-дорожному мосту, так как мы знали, что будем окружены. Наше положение ухудшалось тем, что население села Батайска состояло по большей части из мастеровых паровозного депо и других служащих железной дороги, которые почти поголовно были красные и до нашего прихода убили двух солдат Дивизиона. Мы сгруппировались около станции и внутри ее, но пока мы стягивались к ней, уже были потери.
Вообще там легло больше половины нашего отряда, и помещения 1-го и 3-го класса были заняты ранеными, расположенными на полу.
Часть пулеметов были расположены у окон и два - на перроне за баррикадами, сооруженными из тяжелых багажных вагонеток. Стрелки расположились у окон. Красный бронепоезд с одной пушкой два раза подходил к станции и стрелял "на картечь" по зданию. Здесь был ранен капитан 2-го ранга В.Потемкин, которому картечь выбила правый глаз и застряла в мозгу.
Когда бронепоезд подходил, то наши пулеметы открывали ураганный огонь, и он принужден был отступать. Он появился еще раз, но здесь произошел замечательный курьез, так как снаряд, выпущенный их пушкой, попал в их же паровоз, и в облаках пара, при воплях раненых, он с трудом попятился и уже больше не показывался. Повидимому, красные артиллеристы приняли свой паровоз за наш, то есть "свои своих не познаша".
К вечеру наступило зловещее затишье.
Начиная от перрона станции в сторону станицы Ольгинской находились 10 или 12 железнодорожных путей, забитых товарными составами, - обстоятельство, которое помогло нам уйти ночью. Согласно плана, наши разведчики баз выстрела "сняли" красных часовых на жел.- дорожных путях, и мы, человек 45-50 - остатки отряда - забрав с собою человек 7-8 носилочных раненых, бесшумно покинули вокзал, пробираясь под вагонами товарных составов. Шел снег и начиналась легкая метель, которая заметала наши следы. Не доходя до станицы Ольгинской, на большом хуторе мы нашли три подвода, то есть три пары лошадей и трое саней, на которых мы поместили раненых. Мы быстро дошли до ст.Ольгинской и, сделав передышку около часа, утром направились к парому против ст.Аксайской.
Метель усиливалась, и трудно было найти дорогу. Однако, местная молодая казачка-учительница, которая прекрасно определялась в местности, так как много раз путешествовала из станицы в Ростов и назад, решила пойти с нами, вывела нас к парому и приехала с нами в Ростов поездом.
Как мы узнали потом, оставшиеся наши раненые были убиты, а женщина-доктор, по долгу службы оставшаяся о ними, была зверски изнасилована и сошла с ума.
Таким образом, в Батайске Морская рота закончила свою роль, а по возвращении в Ростов остатки ее вошли в состав 4-й роты Офицерского (впоследствии Марковского) полка. Командиром 4-й роты был ротмистр Дударов (убит летом 1918 г.) - очень спокойный, храбрый офицер и прекрасный стрелок.
Из интересных эпизодов, связанных с памятью ген. Корнилова, я помню его манеру обходить передовые цепи и слова: "Ложитесь, ложитесь, не открывайте себя до нужного момента". Его пуля не брала.
Также помню ген.Маркова, когда он выехал на белом коне навстречу красному бронепоезду при переезде жел.дороги у ст.Медведовской и громко скомандовал:
- Стой, сволочь!
Одновременно с этим две трехдюймовые пушки справа и слева от жел.дороги почти в упор выстрелили гранатами в цилиндры и колеса паровоза. Эти две пушки, возможно, были последние, так как почти все пушки были уничтожены ввиду отсутствия снарядов и, главным образом, лошадей.
Мы начали переходить жел. дорогу около 3-х часов ночи, когда этот бронепоезд вышел пересечь нам дорогу. Паровоз, получивший две гранаты, остановился и, выпуская клубы пара, зашипел, как умирающее чудовище.
Все это случилось 7-го апреля ст.ст. 1918 г.
Ген.Марков отъехал в сторону, и бронепоезд начал беспорядочную стрельбу.
Наши подползли под вагоны и зажгли паклю с керосином, найденные в будке. Поезд сожгли и команду перебили.
Это был тот самый бронепоезд, который обстреливал нас в Колонке, где у нас были большие потери, главным образом, в обозе раненых, расположенном на площади. Наша артиллерия молчала, так как почти все пушки были приведены в полную негодность, и не было снарядов.
Во время ликвидации этого бронепоезда я был ранен. Когда уже рассвело и наш арьергард переходит жел.дорогу, меня подобрала молоденькая сестра милосердия (ростовская гимназистка). Она привела нескольких добровольцев и, сняв с их помощью мои доспехи и шинель, ножницами распорола тесную гимнастерку, наложила тампоны туда, где была простреляна грудь и спина, и перевязала. Bсе это она сделала поразительно быстро. Важно было то, что она остановила кровотечение.
Меня положили на повозку и по прибытии в станицу Дядьковскую поместили в число 12 человек тяжело раненых в небольшой станичной школе. К вечеру нам начали давать усиленную дозу морфия, в результате чего к утру 9-го апреля 9 человек уже больше не проснулись.
Армия ушла часа в 4 утра, а мы остались.
На рассвете я немного пришел в себя. Повидимому, меня растормошила учительница, и я увидел картину:
Первые лучи восходящего солнца осветили большую комнату, где на полу разместили нас. Молоденькая казачка-учительница стоит посреди комнаты и плачет. Капитан Марченко, я и прапорщик Чириков смотрим на нее и ничего не понимаем. Сквозь слезы она рассказала, что произошло, и, указав на 9 человек других, сказала, что они не проснутся. Как тяжело раненых, нас было решено оставить, предварительно усыпив, чтобы нас не замучили красные. Нас троих она может спасти, так как у нее на примете есть старый надежный казак с повозкой.
Она ушла и быстро вернулась и сказала, что он согласен нас везти и догнать армию. Действительно, через несколько минут приехал старик со старой лошадью и повозкой. Чириков отказался ехать, так как разбитая берцовая кость ноги причиняла страшную боль при малейшем движении. Учительница вытащила нас и вместе со стариком положила на повозку, и мы поехали.
Красные начинали занимать станицу с противоположной стороны. Их конные разведчики были видны по обеим сторонам дороги, и если бы они не поленились посмотреть, что вез наш казак, нам всем была бы крышка.
Когда мы отъезжали, было трогательно наблюдать эту молоденькую казачку, желавшую нам счастливого пути. Что стало о ней, безвестной героиней!.. Мы просили ее немедленно покинуть станицу…
Через 5-6 часов мы догнали Армию в станице Успенской. Щедро наградили старика, тем более, что его старая лошадь была загнана и сам он не хотел возвращаться в ст.Дядьковскую.
Там же в Успенской мы узнали о восстании казаков на Дону.
В конце мая все тяжело раненые были погружены на колесные низко сидящие пароходы в ст. Манычской, и по прибытии в Новочеркасск нас поместили в госпиталь и сделали необходимые операции. У Марченко ампутировали правую руку, так как начиналась гангрена, а у меня началось осложнение в правом легком, так как верхняя его часть была пробита пулей. По выходе из госпиталя и посла двухмесячной поправки я поступил в тяжелую артиллерию.
Летом 1918 года я прогуливался по Садовой улице и увидел идущего мне навстречу прап. Чирикова с ампутированной правой ногой. Он, конечно, не узнал меня, так как я был в новой морской форме, а сам он был в состоянии нервного расстройства после пережитого. Оказалось, что красные его пощадили, так как ген.Деникин оставил раненых на попечение нескольких комиссаров, которых он пощадил с тем условием, что они не дадут раненых на растерзание.
В.Эльманович.
