КОННИЦА ПОД ЕКАТЕРИНОДАРОМ (из воспоминаний участника) 1. "БАШКИРЫ". В середине марта 1918 года, в станице Ново-Дмитриевской, сейчас же после соединения отряда Кубанского правительства с Добровольческой армией ген.Корнилова, все мелкие конные части обоих отрядов были сведены в один полк. Кубанцы, офицеры и юнкера, стали 2-й офицерской сотней этого полка, в ее 3-й взвод вошли те немногие офицеры кубанцы, которые незадолго перед этим, в ауле Шенджи были отрезаны, от ядра дивизиона полк.Кузнецова и избежав его печальной участи, уйдя по плавням к главным силам Кубанского отряда. Был в этой группе и автор этих строк. (Дивизион же полк. Кузнецова, оторвавшись от главных сил, ушел в горы, там большая часть офицеров, вместе с самим полк.Кузнецовым, была зверски переколота штыками, а часть отряда посажена в Майкопскую тюрьму; оттуда уцелевшие, среди них полк.Бабиев, были потом освобождены восставшими казаками ген.Геймана). 2. КОННИЦА ГЕН. ЭРДЕЛИ. В станице Елизаветинской, после переправы на правый берег Кубани, ген.Корнилов приказал мобилизовать несколько годов молодых казаков; из этой не нюхавшей пороху молодежи Елизаветинскои и Макарьевской станиц был создан Кубанский казачий полк вместе 1-м офицерским кавалерийским полком составивший кавалериискую бригаду; командовал ею генерал Эрдели; кажется, входил в нее еще и черкесский Дивизион Когда ген.Корнилов решил взять Екатеринодар штурмом, эта конная бригада получила задание - обойти город с севера и с востока,  перерезать Черноморскую, Тихорецкую и Кавказскую жел.-дорожные ветки и, замкнувши город в кольцо, отрезать Екатеринодарских большевиков от подвоза подкреплений и боеприпасов. Задача эта, к сожалению, была выполнена только частично, и гарнизон Екатеринодара беспрерывно пополнялся и людьми, и амуницией, в то время как наша пехота расстреливала последние патроны. Как развивался штурм города, мы, рядовые конники, не знали, но слухи доходили, что большевики дерутся упорно, города не покидают, и что наша пехота несет большие потери. К вечеру 31 -го марта конница Эрдели вернулась из рейда в глубокий обход Екатеринодара и втянулась в Сады. Там и ночевали - кто в летних домах екатеринодарских огородников и садоводов, а кто под плетнями и под навесами; спали "с одним открытым глазом". Еще засветло наши заставы обстреливали небольшие группы красных, приближавшихся со стороны Тимашевки, а разъезды, вернувшиеся с того направления, доносили о митинговании громадной толпы "товарищей" в занятой ими Новотитаровской станице. 3. ПЕШИЙ БОЙ. С рассветом затакали винтовки в охранении, совсем близко; сон как рукой сняло. Приказано - поесть, чем Бог послал, напоить коней и проверить, у кого сколько патронов осталось после вчерашней перестрелки (за день до этого "лишние" патроны были у нас отобраны для передачи пехоте, и нам, конникам, оставили всего лишь по три обоймы). Через короткое время приказ: нашей сотне, передав лошадей коноводам, в пешем строю занять стрелковую позицию поперек дороги, идущей вдоль Садов, с севера, от Новотитаровской к Екатеринодару. Только что рассыпались в цепь - в канавах по обе стороны дороги, за домами, плетнями и земляными валами, - как мимо, по дороге, проскакало полным ходом наше охранение, десятка два всадников. И буквально в тот же момент, шагах в 500 от нас, с обеих сторон на дорогу высыпали пешие "товарищи". Без всякой команды мы открыли огонь "пачками", и красных как рукой сняло: некоторые из них скрылись за кустами и заборами; кто не успел, прыгнули в придорожную канаву и залегли там; а несколько тел остались лежать на дороге. Завязалась перестрелка; от командира сотни и от взводных все время слышатся напоминания: "беречь патроны, целиться, бить только наверняка". И в самом деле, кое-кто из нас сгоряча расстрелял все патроны и теперь просит: "Хоть одну обойму дай, выручи"; а тут у самого патроны считаные. Огонь с нашей стороны подзатих; по цепи слышатся только одиночные редкие выстрелы. Большевики смелеют; их выстрелы все чаще и все ближе. От времени до времени видны их одиночные люди, перебегающие с одной стороны дороги на другую; некоторым это не удается, и на дороге то там, то сям остаются жертвы нашей стрельбы "наведя на мушку". Но и на нашей стороне есть потери: то вскрик слышится того, кого "нашла пуля"; то соседи уносят тяжело раненого; есть и убитые. Большевики наглеют: уж очень редок наш огонь; их одиночные храбрецы выскакивают на середину дороги и грозят нам оружием; все ближе они показываются; уже слышны их крики: "Кадеты, мать вашу перетак... не уйдете, гады; всем кишки повыпустим, живыми пожжем..." Мы постепенно отходим, то по левой стороне дороги, то по правой; одиночками, от плетня до следующего плетня. К счастью, наши откаты противнику не видны: кусты, земляные валы и канавы скрывают отходяшие пригнувшиеся фигуры; сильно помогают, сдерживал порыв большевиков, наши два "Люиса". Но положение становится все более "корявым"; патронов почти ни у кого не осталось: у кого были припрятаны, пришлось отдать пулеметчикам для их дисков. Помощи нет, да ее и не обещали. Озираемся: "Где коноводы? Всегда их черти куда-то заносят". Время тянется: минуты кажутся часами. Неприятельские цепи все ближе; их выстрелы сливаются в сплошной треск. Становится не по себе: "Не уйти, ведь, не добежишь до коноводов". На губах молитва: "Господи, спаси, не допусти попасться в руки красноармейцам". Наконец - желанное приказание: "Оставить позиций, незаметно отойти за укрытие, а там - бегом к коноводам". Хотелось "ура" кричать от радости, да опасно: догадаются красные, чему мы рады. Приказание было выполнено с потрясающей быстротой. Большевики так и не заметили, когда перед ними уже не оказалось противника. А мы, задами да садами, кто "в поводу", а кто уже в седле, запыхавшись, но с счастливыми лицами, собрались к командиру сотни. Время было уже к полудню. От командира сотни мы узнали "обстановку": вся наша конница уже очистила Сады, оторвалась от противника и оттянулась к западу "на поддержку нашей пехоты, застрявшей на кирпичных заводах". 4. КОННАЯ АТАКА. Только что мы нашли свои взводы и отделения, как послышалась команда: "Садись, справо по три, за мной", - и сотня рысью пошла к видневшейся вдали конкой массе. То были два полка конной бригады ген.Эрдели: наш 1-й офицерский кавалерийский полк и только что сформированный пяти-сотенный полк из казаков, Елизаветинцев и Марьинцев. Полки стояли в невыравненных резервных колоннах, в укрытии от противника за скирдами соломы и отдельными куренями. Наша сотня подошла к колонне и выравнялась по 1-му эскадрону. У соседнего куреня вправо виднелись наши щегольские "конвойцы", а немного подальше донские партизаны "Баклановцы" с их черным значком и с белой "мертвой головой и костями" на нем. Влево были Елизаветинцы и Марьевцы. На невысоком бугорке видно было "начальство": ген.Эрдели со штабом, командиры полков и их ординарцы, Мы спешились. По рядам передавались всякого рода слухи, "кто-то слыхал от кого-то, а тот узнал от знакомого". Передавали, что наша пехота понесла огромные потери, завязла ни взад, ни вперед, и что нас в пешем строю пошлют ей на поддержку. Ропот пошел: "Это как же, без патронов? Знал бы, с самого начала в Улагаерский батальон пошел бы, к пластунам; ни к чорту наши командиры не годятся: как конницу, нас не используют, а какие же мы вояки в пешем строю?" Надо заметить, что каждый из нас недавно сам командовал - кто взводом, а кто и сотней или дивизионом, - и каждый критически рассматривал любой приказ или распоряжение начальства. Единственно, чьи приказы никем из нас и никогда не критиковались, это приказы самого "Верховного", генерала Корнилова. О том, что еще накануне не стало "Верховного", мы, рядовые всадники, не знали; начальство правильно соображало, что в такой критический момент нельзя было убивать в нас веру в победу; а уверенность в победе для всех нас заключалась в самой личности Корнилова. Бригада стояла фронтом на восток; вдереди, по возвышенности, по буграм видны были одиночки и группы; то красные гуськом двигались на юг, во фланг и тыл нашей пехоте. Но вот начальство спустилось с бугорка. От командиров полков прискакали к сотням ординарцы с приказанием: "Приготовиться к атаке в конном строю; подтянуть подпруги, осмотреть холодное оружие и выбросить из сум лишнее барахло". Подъесаул Чигрин в двух словах объяснил нам положение: неприятель крупными силами, двигаясь с севера, из Садов, стремится выйти во фланг и тыл пашей пехоте; конной бригаде приказано разбить эту группу противника и ликвидировать обход, грозящий пехоте. Наступал момент, с котором каждый из нас мечтал с раннего возраста - атака в конном строю и рубка противника. Подтянув подпругу у моего горячего и несовсем послушного коня и проверив, легко ли шашка выскакивает из ножон, я огляделся. Взвод был готов. По совету бывавших уже в конных атаках офицеров - подъесаулов Чигрина, По- мазанова и Перекотия - мы оставили наши "кожухи" и бурки под скирдою и в строй стали налегке. Опять команда: "По коням; садись", - и взвод выравнялся по соседям юнкерам. Правее нас выстраивался 1-й эскадрон; левее виднелись густые ряды Елизаветинцев и Марьинцев. Передние сотки сразу же построили двух-шереножный развернутый фронт; кто был во второй линии, но знаю, но кто-то был. При этом построении мы высунулись из-под закрытия, и со стороны красных затакали довольно редкие выстрелы; пули запели у нас над головами. До неприятеля в этот момент было шагов с тысячу. Командир сотни, гвардеец полковник Рашпиль, выехал на уставную дистанцию вперед, повернулся в седле и, указывая в сторону противника, скомандовал: "Сотня в атаку - Шашки вон - рысью - МАРШ!" - и сразу же поднял своего большого гнедого коня в свободную рысь, сверкнули наши шашки, и сотня двинулась за своим командиром. Первое время мы шли по твердому грунту, и наши кони охотно и легко следовали за бывшими впереди взводным командирами. Мой "Азият" ("Азиятом" его перекрестили казаки за его горячность и тенденцию куснуть соседнего коня) вообще не терпел кого-либо впереди, и мне трудно было сдерживать его порыв вперед. Злился я на него ужасно: негодуя на сдерживающий повод, он уклонялся то вправо, то влево, и ломал строй. На этого коня и двух рук было мало, а тут ведь в правой руке была шашка; как я не отрубил себе ухо, не знаю. Еще более негодовали на меня мои соседи, прапорщик Кадушкин слева и подъесаул Помазанов справа. Направление нашей атаки было с запада на восток. Мы быстрою рысью сближались с неприятелем. Видно было, как одиночные люди и небольшие группы, двигавшиеся по возвышенности к югу, останавливались и поворачивали фронт в нашу сторону, на запад. Огонь противника был редким, но пули уже находили случайные жертвы в наших рядах. Прошли мы так, рысью, шагов 300-400; полк. Рашпиль перевел нас на намет, и только что мы начали скакать, как твердый грунт кончился и мы очутились на вспаханном поле. Кто знает кубанский запаханный чернозем, да еще весной, после таяния снега и дождей, тот поймет наш ужас, когда мы начали чувствовать, как все больше и больше уменьшалась скорость нашего движения. Красные цепи открыли по нас шквальный, но короткий огонь. Мы продолжали скакать, но уже на тяжело дышавших лошадях. С расстояния 400 шагов красные открыли огонь залпами. Здесь уже можно было видеть, как падали лошади и валились с них люди, А немного впереди, еще 100-150 шагов, сотня напоролась на болото (какие всегда остаются в низинах после дождей). Лошади с трудом, где "собачьей рысью", а где и шагом, двигались вперед по этому болоту. Против нас красные были в двух шеренгах; передняя стреляла "с колена", а задняя стоя. Цепи красных были неровные: местами они сбивались в кучки, а в других местах стояли одиночки, в 3-х, 4-х шагах друг от друга. Каждый из нас смотрел вперед и ждал - когда же они повернут и побегут назад. Но ни беглецов, ни потерявших дух не было. Вглядываясь вперед я, к своему удивлению, увидел на некоторых рыжие и черные мохнатые шапки, каких много было у закубанских пластунов. Так вот почему не было паники у нашего врага! Мы продолжали атаку, хоть наше "Ура" уже перестало быть грозным и мощным. Нас продолжали расстреливать, теперь уже частым огнем. Тут, собственно, и погибла наша сотня. Пал Рашпиль, многие юнкера; получил рану в грудь и наш взводный, подъесаул Чигрин; рядом со мной был ранен в руку подъес.Помазанов. Линия атакующих перестала быть линией: кто выбыл из строя по ранению, у кого упала лошадь, а кто и повод начал укорачивать, не видя рядом соседей. Нашей кучке - я, сотник Ярога, прапорщик Кадушкин, урядники Скрыпник, Телеганов и Шрамко - нам повезло: грунт перед нами был выше и суше, чем у соседей, и коням было легче идти. Кричим "Ура" и наддаем ходу. По сторонам уж некогда оглядываться, но слышим, что "Ура" замирает и, наоборот, становятся слышны крики и "Ура" от противника. Вот тут-то, не дойдя до неприятеля всего лишь шагов 50, кто повернул назад, а кто вдоль фронта вправо* Вперед продолжали скакать лишь те, кто не мог остановить разгоряченных лошадей, да еще те, кто даже в этой ужасающей обстановке инстинктом понимали, что на такой дистанции повернуть спину к противнику - значило стать мишенью для стрельбы в упор. Низина кончилась, и грунт стал повышаться. Против нашей кучки всадников (а скакали мы в интервалах 2-х, 3-х шагов) были одиночные люди неприятельской цепи. Передняя шеренга встала с колен, и тут у них началось небольшое замешательство: кто начал отступать к задней шеренге, кто перемещался вдоль цепи, кто вкладывал в затвор новую обойму, кто брал винтовку за дуло для встречи нас "в приклады". Это волнение и спасло нас. Как мы проскакали последние шаги, не знаю, не до того было. Помню-только, что для себя я наметил точку удара: вразрез между красногвардейцем в солдатской "ушанке" справа и "рыжей шапкой" слева. "Ушанка", видимо, выпустив очередную пулю в несущегося на него всадника (и, к счастью,"промазав"), колебался не то досылать следующий патрон в ствол, не то готовиться встретить врага штыком, Его-то, "ушанку", я и выбрал для себя, оставивши "рыжую шапку" Мише Кадушкину. Так мы и влетели в цепь: слева от меня Кадушкин; справа урядник Скрыпник, чуть дальше вправо урядник Шрамко, сотник Ярош, урядник Телеганов и еще кто-то. Еще до удара я решил рубить сначала вправо, и сейчас же влево. В последний момент моя "ушанка" подняла винтовку, чтобы за- крыться от моего удара шашкой, но одновременно этот человек уклонился от меня полуоборотом влево, и этим открыл шею и правое плечо. По шее я и рубанул. В следующий момент я перегнулся влево, рубить пластуна в рыжей шапке, но мой "Азият" как-то внезапно рванул вправо, и я ударом влево промахнулся. Сейчас же за этими двумя красными показалась еще какая-то фигура, опять у меня слева. Я ее кольнул но, далеко перегнувшись, чтобы достать ее концом клинка, я сам чуть не слетел с коня. Впереди меня никого не было; крики и стрельба были уже позади, и мне стало ясно, что я очутился в тылу у противника, сзади его цепей. Подскочили ко мне мои одностаничники прапорщики Кадушкин и Шкарлат, невредимые, и сотник Ярош, раненый в ногу, Урядник Скрыпник остался убитым при прорыве через цепь, Недосчитались мы и Телеганова; были и еще, кто не прорвался. Уже в тылу у неприятеля мы потеряли ур. Шрамко (Шкарлат уверял, что Шрамко уцелел, но подался на Васюринскую, "кончивши воевать"). Мы, уцелевшая четверка, сразу же сообразили, что единственной возможностью для нас выйти назад к своим, было пробовать обогнуть неприятельский отряд подальше от места атаки. Так мы и сделали: по кустам и за деревьями мы взяли влево и очень скоро нашли конец неприятельской цепи; загнувши еще больше влево, мы довольно быстро очутились "на нашей стороне". Выехав из-за укрытия на открытое место, мы заметили, что по нас стреляют, и пустили коней карьером, стремясь поскорее достигнуть видневшегося впереди "куреня з левадою". Подскакали ближе к этому укрытию и заметили, что там много всадников и пеших, На мгновение сжалось сердце: "а вдруг не наши!" Но так как к этому куреню то и дело, и не спеша, подъезжали всадники из нашего тыла, то ми сообразили, что это были "кадеты". Так оно и оказалось: это были казаки-Елизаветинцы, не дошедшие з атаке до Садов и "благоразумно задержавшиеся" у разных закрытий. Подъехавши к ним, мы свалились с коней: тут мы почувствовали страшную усталость. Ярошу перевязали раненую ногу; пуля, ранившая Яроша, вошла в плечо его коня, но, очевидно, не затронула ни кости, ни артерии, так как конь был в полном порядке. Зато с моим "Азиятом" было хуже: у него в левом бедре была рваная рана, и из нее беспрерывно шла кровь. Это была штыковая рана; "рыжая шапка" метила штыком в меня, но, уклоняясь от удара Кадушкина, запоздала и вместо моей ноги ударила штыком в "Азията". Тут я вспомнил, как вздрогнул мой верный конь, когда мы проскакивали цепь. На мне же не было ни царапины, хотя два пулевых отверстия испортили рукав и левую полу моей "бичераховки" (дачковая гимнастерка, с грудными карманами "под газыри"). Переведя дух, мы уже спокойно, то рысью, то шагом отправились к скирдам, где, по словам Елизаветинцев, собирались остатки нашего полка. Под одним из стогов мы нашли нескольких офицеров и юнкеров из нашей сотни; было там два-три человека и из нашего 3-го взвода: поручик (теперешний полковник) Пухальский, хорунжий Острецов, братья Романцовы и раненый подъесаул Помазанов, который отказался эвакуироваться в лазарет в ст.Елизаветинскую. Тяжело раненого подъесаула Чигрина уже отвезли туда; там он и принял мученическую смерть, когда, при нашем отходе, лазарет был оставлен на милость большевикам и все раненые были зверски переколоты ликующими победителями красногвардейцами. Тут же мы узнали о смерти полк.Рашпиля и многих его гвардейцев; другие части тоже сильно пострадали; погибли у неприятельских цепей и те гвардейцы донцы, которыми мы так восхищались: есаул Рыковский и подъесаул Плеве. В 1-м эскадроне была убита женщина-прапоршик баронесса Бодэ, отличный и храбрый офицер, и многие другие. Припомнилось: "Тогда считать мы стали раны..." К вечеру мы начали отходить на северо-запад. Мой "Азият" совсем обессилел, и я часто вел его в поводу. В маленькой станиченке, через которую мы проходили, я оставил "Азията" одному из жителей, а вместо него заседлал какую-то шкапу, до того никогда в жизни не имевшую ни седла, ни всадника на спине. Позже, в колонии Гнечбау, я и ее оставил "благодарному населению", после того как Помазанов, сжалившись надо мною и над моей клячей, отдал мне своего лысого,белоглазого коня, а сам перебрался на лазаретную линейку. На месте сбора после атаки уцелевших юнкеров влили в наш взвод, назвали взвод сотней, и в командование ею вступил есаул Малышенко. Так печально и трагически окончилась наша отчаянная атака. Но цели мы достигли, дошли до противника и рубили его, хоть и не все; а главное, мы выполнили свою задачу - не дали большевикам выйти во фланг и тыл нашей изнемогшей пехоте; обход мы остановили. В этот же вечер наши пехотные цепи, незаметно для противника, снялись с позиции, и, севши на подводы, уцелевшие герои Корнилова покатили к Гнечбау и к дальнейшим боям и скитаниям.
Полковник В.Черешнев. ПРИМЕЧАНИЕ: В.Черешнев. |
| Ред.коллегия: В.Мяч, А.Долгополов, Г.Головань, Ф.Пухальский, Ю.Рейнгардт, И.Гончаров, М.Шилле, А.Мяч, Н.Мяч, Н.Прюц, Л.Корнилов, А.Терский. Художник К.Кузнецов |