10-го ноября 1917 года наша семья в последний раз собралась вместе.
Две недели уже прошло, как большевики захватили власть в городе, но по инерции жизнь шла по старому пути.
После позднего обеда в кругу близких я должен был ехать на Николаевский вокзал, откуда группа юнкеров Константиновцев артиллеристов отправлялась "на Дон" в надежде найти там организованное сопротивление красным..
Ставший брат находился на фронте, и я чувствовал, что пришел и мой черед исполнить свой долг перед родиной. Большей нравственной поддержкой для меня были слова отца: "На твоем месте я бы поступил так же".
Бесконечно жаль было плачущую мать, и сердце сжималось при мысли, что семья остается "на произвол врага".
Наконец, простившись с родными, я поехал на вокзал, вместе с провожавшими меня сестрами.
Свеже выпавший пушистый снег и сумерки скрывали грязь и запущенность города, и, хотя пустынный и плохо освещенный, он в последний раз был для меня все тем же любимым, родным и прекрасным Санкт-Петербургом.
На вокзале уже ждали нас раньше приехавшие две подруги сестры. Моих друзей юнкеров также провожали сестры, и присутствие таких провожатых мало соответствовало напей маскировке "под революционных казаков".
Несмотря на большую толпу отъезжавших солдат, мы благополучно заняли места в вагоне 3-го класса скорого поезда Петроград-Ростов, и набитый до отказа поезд тронулся по расписанию.
Мои друзья заняли верхние места и улеглись спать, я же расположился внизу, присматриваясь к соседям.
Большинство из них казались безобидными, и разговор шел о том, что "теперь войне конец "и все вернутся по домам".
К несчастью, среди соседей оказался субъект лет сорока, имевший вид рабочего, с испитым, озлобленным лицом, одетый в черное пальто. Он вытащил кипу прокламаций и, предложив солдатам послушать, начал, запинаясь на чужестранных словах, читать трескучую пропаганду о необходимости углублять революцию.
Изредка он злобно поглядывал на меня и, очевидно заметив иронию на моем лице, обратился ко мне со следующими словами:
- Товарищ, здесь плохое освещение, мне трудно читать, а у вас глаза молодые - вот вы и почитайте нам про всю правду, здесь написанную.
Еле сдерживаясь от смеха, я ответил:
- Да я, товарищ, неграмотный.
Агитатор, казалось, хотел убить меня своим взглядом, но ничего не ответил. Я же притворился спящим.
Через несколько времени один из солдат, посматривая на наши лампасы, сказал, что много казаков нынче едет. Рабочий злобно возразил:
- Много юнкерей и прочей гидры к Каледину пробирается. Вот приедем в Москву - там разберут, кому куда.
Когда все заснули, я вызвал друзей на площадку и сообщил им о сказанном. Мы решили в Москве перейти в другой вагон.
Утром наш поезд медленно проходил через Москву и остановился на Южном вокзале. Здесь произошло что-то неожиданное.
Огромная толпа солдат, поджидавшая поезд, бросилась штурмовать окна и двери. Прикладами ружей били стекла закрытых окон и лезли внутрь, подсаживая друг друга. Часть прибывших лезли через окна на перрон.
Конечно, никакой проверки в этой свалке быть не могло. Мой "разоблачитель" исчез, и состав ехавших с нами солдат переменился. Ехать в вагоне с выбитыми стеклами было неуютно, и в Харькове, где многие покинули поезд, мы вышли на платформу.
К нашей радости мы увидели двух наших юнкеров в очереди за кипятком. Они пригласили нас к себе. Оказалось, что за взятку кондуктору они втроем ехали в отдельном купе 1-го класса, запертом на ключ. На дверях была вывеска: "Делегация революционного фронтового комитета"; такая же вывеска была и на окне.
Находившийся в купе юнкер открыл нам окно, и мы, забравшись внутрь, отлично выспавшись, доехали до Таганрога. Здесь "товарищи", ехавшие в коридоре и на площадках, покинули вагон, и проводник открыл наше купе.
Чудесная теплая осенняя погода позволила нам из открытого окна наблюдать спокойную жизнь на станциях Донской Области. На платформах бабы продавали всякую снедь, и отсутствие толпы солдат напоминало дореволюционное время.
После Ростова в наш пустой вагон вошел казачий патруль, проверяющий документы. Один из наших юнкеров находился в корридоре, и мы услышали громкий спор его с казаками. Старший казак, заглянув в наше купе, спросил:
- Кто вы такие, братцы? Тут ваш товарищ заврался, назвал себя приписным казаком с 16-го года, а во время войны приписки не было.
Оценив обстановку, мы объяснили, что мы юнкера из Петербурга и что союз казачьих войск послал нас к атаману. Казаки рассмеялись и сказали:
- Давно бы так, а то дурить вам нас нечего. Мы коммунистов задерживаем, а вы поезжайте себе спокойно. Видно, что вы... юнкеря.
К вечеру мы прибыли в красочный Новочеркасск и направились на Барочную улицу, куда имели словесное приказание явиться к полковнику Баркалову.
Заканчивая Петербургский период своих воспоминаний, невольно вспоминаю дальнейшую судьбу своих друзей-однокашников, выехавших со мною на Дон.
Юнкер Всеволод Янишевский убит в отряде Чернецова в январе 1918 г.; юнкер Анатолий Бутовский - убит на Кубани при сел.Выселки
в отряде полк. Покровского весной 1918 г.; юнкер - позднее шт.капитан - Виктор Бахмурин умер в 1921 г. в госпитале в Константинополе от последствий контузии позвоночника; юнкер - позднее шт.капитан - Борис Земчихин застрелился в Болгарии, заболев в тяжелой форме туберкулезом. Царство им небесное!
Всем известно, каково было путешествовать в то время. Да и "товарищи" быстро опознавали "юнкарей". И далеко не всегда дело ограничивалось руганью и угрозами. Так погиб юнкер моего отделения, вызвавший чем-то гнев толпы на станции Воронеж.
К вечеру 12-го ноября мы явились в лазарет на Барочной, где уже было несколько десятков офицеров и добровольцев. Нас встретила дежурный офицер-женщина, прапорщик со значком Александровского Военного Училища, записала нас в общую ведомость прибывших и направила нас в распоряжение командира Сводной Юнкерской роты, помещавшейся в барачном предместьи Хотунок. Там находились склады и жилые бараки двух запасных полков. Ротой командовал уже знакомый нам капитан гвардии Парфенов. Он направил нас в Сводно-артиллорийский взвод. Ежедневно прибывали все новые и новые партии юнкеров-артиллеристов из Петербурга, и через несколько дней нас выделили в Сводную Михайловско-Константиновскую артилиерийСКУЮ роту и перевели в помещение Платовской мужской гимназии. Там нам выдали винтовки и расположили нас в рекреационном зале и в прилегающих классах.
Вскоре прибыли два курсовых офицера Михайловского арт.Училища: капитан Шаколи, принявший роту, и капитал Менжинский. Всего прибыло больше 150 юнкеров-Константиновцев, составивших первые три взвода, и 50 юнкеров-Михайловцев, составивших 4-й взвод.
Все добровольцы находились как бы на нелегальном положении,но несли караулы и наряды в городе. Нам внушали держаться скромно, незаметно и пореже находиться на улице. Наша рота несла караулы у складов с оружием и в Торгово-промышленном Комитете, где находился Штаб Формирования. Вскоре, обязуясь честным словом, все мы дали подписку служить 4 месяца в Органазапии Воссоздания Русской Армии. Среди ряда пунктов, перечисленных в этом "обете", были обещания не пить и не играть в карты, также и ряд других, определявших безусловное подчинение интересов л и ч н ы х интересам ЮДИНЫ.
Командование присылало нам пехотных офицеров Георгиевского полка для занятий рассыпным строем и изучения пулеметов Максима и Кольта. Пытались было наладить лекции, но не до них было: два запасных полка, стоявшие на Хотунке, отказались разойтись по домам и предъявили ряд наглых требований к Атаману. В городе не было надежных частей, и разоружение двух-трех тысяч распропагандированных и распущенных вояк выпало на долю Новочеркасского Казачьего Училища, офицерской добровольческой роты и нашей роты.
Большое нравственное удовлетворение получили мы за два дня разоружения казарм и складов оружия. Масса винтовок, ручных гранат, патронов и проч. было отправлено в Войсковой арсенал. Стало явным, что дисциплинированные небольшие части могут решать, казалось бы, непосильные задания.
Началась новая страница нашей боевой службы в рядах Добровольческой Армии.