ВЕСТНИК ПЕРВОПОХОДНИКА
История 1-го Кубанского похода и Белых Армий

Красные решили действовать. В эту же ночь на 22 апреля, из Хосты от генерала Морозова получено следующее распоряжение:

"Завтра 22-го апреля на Грузинскую границу пройдет батальон красной армии для занятия постов. Приказываю всем г.г. офицерам и казакам снять все внешние воинские отличия (погоны) Вооруженных Сил Юга России, во избежание инцидентов при проходе красной армии. Разрешается не снимать только боевые ордена Великой войны.

"Кроме того - приказываю:

"Все оружие – пушки, пулеметы, винтовки и револьверы - сложить в порядке у шоссе - винтовки в козлы, а пушки и пулеметы в один ряд. И возле них не быть казакам.

"Холодное оружие оставить при казаках, а г.г. офицерам оставить и револьверы".

- Ну, вот и конец, - сказали мы, прочитав это. - Конец всему... А пароходов из Крыма так и нет...

Настало утро 22-го апреля. Стояла дивная, теплая весенняя погода. Было так тепло и радостно в природе! Так хотелось жить!.. Но вместо жизни нам преподносился смертельный и окончательный яд в это упоительное весеннее Южно-Черноморское поэтическое утро.

Я уже не вышел к полку своему 1-му Лабинскому храброму - смотреть на самое позорное явление в жизни Армии - сдачу его оружия противнику без боя... и смотреть и знать, кто и как снимает с себя погоны...

Я совершенно не знал и не знаю, что и как происходило в полках в самом Адлере и за Адлером. Но в нашем 2-м Кубанском конном корпусе все происходило спокойно. Правда, с угрызением совести, с внутренней стыдливостью перед каждым, с полным сознанием, что происходит что-то большое, мало еще понятное для нас, но безусловно - что-то страшное.

КОННЫЙ РАЗЪЕЗД КРАСНЫХ.

Было часов 10 утра 22-го апреля. Я устал думать о нашем общем горе. Чтобы развлечься - верхом, в выцветшей рубашке-бешмете под черкеску, выехал на север от полка. С бугра вижу на шоссе большую группу пеших казаков и посередине ее - верховых лошадей. В этой толпе чувствуется какое-то оживление. Заинтересовавшись, спускаюсь вниз и выхожу к шоссе. И через головы казаков - вижу красную конницу... Их один взвод человек в 25, держа лошадей в поводу, был окружен казаками, весело беседующими с ними. Красноармейцы из своих сум дают казакам свой хлеб, и наши казаки безо всякого стеснения жадно едят его здесь же и говорят, и расспрашивают, пытливо рассматривая своих вчерашних врагов.

Вот оно - неожиданное появление... Вот оно - "братское" братание... вот он появился воочию - "голод не тетка", - думаю. Конец!.. Конец пришел по-настоящему и фактически. Уже сейчас казаков не заставишь слушаться своих офицеров - "бить красных"... Они уже соединились и... побратались. Они все говорят не только "одним русским языком", но они уже говорят "одним чисто солдатским языком"...

Везде, во всех армиях мира, есть две категории военнослужащих - это офицеры и солдаты. И каждая из этих категорий, встретившись, говорит на одном и том же, очень им понятном "корпоративном языке" - офицеры с офицерами, а солдаты с солдатами. Вот этак было и здесь.

Остановившись поблизости, я опустил повод уздечки, дал своей исхудавшей лошади "вольную стойку", перебросил правую ногу через переднюю луку, склонился к шее лошади и смотрю на эту картину. Я не хотел, чтобы они видели во мне офицера и переменились бы в позах, в разговорах. Я хотел видеть их естественными и послушать - о чем они говорят? Конечно, рассматриваю первым долгом красноармейцев. Смотрю и вижу, и сознаю, что наших делегатов в Сочи они обманули...

Передо мною стоят рослые кавалеристы. Они одеты очень прилично, во все защитное. Вооружены карабинами, шашками. Все при шпорах. Это их "низ".

А вот их "верх"... Они все те же революционные большевики 1918 года. Фуражки хулигански и ухарски заброшены назад. Из-под фуражек развихрились целые копны волос, как у шахтеров, что придает физиономии каждого из них отталкивающий и опасный для обывателя вид. В руках стэки или хлысты. На фуражках красные звезды, У некоторых околыши фуражек обвиты красными лентами. И у всех на груди красуются пышные красные банты.

Говорят только красноармейцы - гордо, вызывающе, хвалясь чем-то. Казаки только слушают и жадно жуют их хлеб.

Мне не удалось все услышать, что они говорили, но долетали фразы, что у них теперь порядок и бояться казакам нечего.

- А это наш господин полковник… начальник дивизии, — вдруг открывает мое инкогнито какой-то казак.

Все, в особенности красноармейцы, быстро повернулись в мою сторону. Раздосадованный за это, я подбираю поводья, словно случайно их распустил, и хочу уехать от них. Нельзя же мне, полковнику и начальнику дивизии, показать, что я их подслушивал.

- Товарищ полковник, не бойтесь! У нас теперь в красной армии много служит старых офицеров, - говорит мне какой-то чубатый и хлесткий парень лет 27, видимо их начальник разъезда.

Я этим вопросом не интересуюсь и спрашиваю:

- Кто они? И куда едут?

- Это головной взвод... а вот там идет наш батальон на Грузинскую границу, - поясняет он.

Ну, вот и все. Вот этот батальон и закроет сегодня же нашу "последнюю дырочку", через которую еще можно было шмыгнуть в Грузию, - подумал с горечью я. - Конец приходил нашему "белому' существу" самый настоящий и…. фактический.

Поблагодарив их, я немедленно вернулся к себе и сообщил офицерам полка, что видел и слышал только что.

Казаки, как всегда, чутьем знали, что идут красные. Толпы их уже высыпали по буграм, восточнее шоссе. Мы, офицеры, стояли вдали.

Вот проходит этот, знакомый мне взвод конницы. Всадники дружески улыбаются казакам. Идут в колонне "по три". Их посадка на кавалерийских седлах, их фуражки, их чубы и красные банты на груди - так не гармонировали с казачьей толпою, сплошь в папахах, в бешметах или в гимнастерках, или в черкесках нараспашку и... без всякого оружия.

БАТАЛИОН КРАСНЫХ.

Скоро из-sa поворота шоссе показалась не колонна, а два красноармейца , которые несли на древках длинный плакат во всю ширину шоссе, весь исписанный белыми буквами. Что было написано - издали не разобрать. Монет быть, было написано: "смерть буржуям и казакам"… "бей их офицеров"...

За плакатом, шагах в 25, шел духовой оркестр, но он ничего не играл на своих трубах. За ними тянулась колонна, в ряд по 4 человека. Шли очень уставшим, медленным, нудным шагом.

Этот плакат был так неуместен перед строевой частью, словно она шла на революционный парад, или на похороны, как мы это видели в 1917 году.

Батальон был малочисленный. Думаю, не свыше 400 штыков. Он шел молча, грузно, словно с боязнью. Многочисленные толпы казаков, до 3-х тысяч, высыпав на все бугры и склоны к шоссе, молча провожали взглядами вчерашних своих врагов. Казаков было так много, и вид их был настолько легко-подвижной, что, казалось, крикни: - "В атаку, братцы!" - и они, бросившись со всех склонов, голыми руками обезоружили бы этот красный баталион.

За батальоном потянулись санитарные линейки и обоз. Какой-то красный начальник, увидев вблизи хорошую лошадь 1-го Лабинского полка, подъехал к ней, взял за уздечку и повел за собой. Казак-хозяин бросился вслед, чтобы отобрать свою лошадь, но тот ему тут же пригрозил кулаком. Я быстро послал своего адъютанта, сотника Косульникова, выручить лошадь., но красный командир ответил, что лошадь нужна для красной армии. "Да и все равно - не сегодня, так завтра их всех отберут у вас".

Мы, офицеры, молча переглянулись между собою. Лошадь не была возвращена. Это была "первая пилюля" красных, которую мы молча и беспомощно проглотили.

Какой-то следующий красный командир, на очень приличной высокой, гнедой масти, лошади въехал в бивак 1-го Лабинского полка и разговаривает с моими трубачами. Я посылаю узнать, чего он хочет.

- Он хочет взять трубачей в свой красный батальон, - получаю ответ.

Один взял насильно лошадь у казака, а этот хочет взять полковых трубачей... Да что же это, в самом деле? - возмущаюсь.

Я прошу этого "красного конника" к себе, чтобы узнать, чего он хочет. Он немедленно подъехал, спешился и спросил - кто его зовет и по какому случаю? Пока что - я его рассматриваю. У него отличная, чисто офицерская лошадь под офицерским седлом. Одет он очень чисто, во все защитного цвета, при револьвере и при кавказской шашке, богато оправленной в серебре. Маленького роста, подтянутый, лицо полуинтеллигентное, приятное, но глаза строгие, испытывающие. Надеть ему только погоны - и будет офицер военного времени.

- Я командир этого казачьего полка, что расположен биваком внизу. Что вы хотите и кто вы таков? - сказал я ему коротко.

- Я помощник командира батальона, что прошел только что... Нам нужны недостающие трубачи, для нашего оркестра. Вот командир батальона и прислал меня взять их с этого бивака, - поясняет он совершенно просто, грамотно Произнося каждое слово, твердо и определенно высказывая свою мысль.

- А почему вы не спросили меня, командира этого полка, можно ли взять моих трубачей? - вполне резонно спрашиваю его.

- Извините меня, но я не знал, что за этим надо было обратиться к вам. Я исполняю приказ своего командира батальона, - так же просто отвечает он без запинки.

Из его ответов я понял, что "сила воинской власти" у нас не только разная, но и не в пользу нас. Мне понравилась его определенность в выполнении задания своего начальника, а также и то, как он со мною говорит, совершенно независимо. Желая точнее узнать, откуда "это дитя" - спрашивал:

- Вы, наверное, бывший офицер?

- Да... бывший подпоручик с Терека.

- Казак? - допытываюсь.

- Нет... но уроженец Терека, - отвечает он коротко и с достоинством.

- Как же вы попали в красную армию?

- Был мобилизован красными... вначале не нравилось, а поток привык. А когда вы выгнали нас с Терека и деваться было некуда - стал служить исправно. И вот теперь - помощник командира батальона, - закончил он.

Мне такая исповедь очень понравилась. Я зову его в комнату, чтобы со своими помощниками поговорить с ним чисто по-офицерски. При этих моих словах он даже отступил шаг назад и, переменив свой вежливый разговор на более суровый, словно я призвал его изменить красной армии и стать в наши "белые ряды", отвечает:

- Ну не-ет!.. Этого сделать я не могу.

Я понял, что он и душою стал уже красным и непримиримым нашим врагом. Теперь он победитель, и ему недостойно войти к нам даже в комнату. Это скомпрометирует его красные ризы....

Вы, все же, позволите мне взять часть ваших трубачей? Нам нужны только басы. А не дадите - вторично приеду и по приказу своего командира - сам возьму, - вежливо, но совершенно решительно говорит он.

Это была вторая пилюля от красных в течение какого-либо получаса времени, которую проглотил лично уже я...

Чувствуя свой беспомощность, я "разрешил ему взять моих басов".

Урядники-басы пришли проститься со мною. Все они - трубаческой команды еще с мирного времени, возрастом под тридцать лет. Все они воински подтянутые и молодецкие на вид.

- Как же вы будете играть у красных?.. И не стыдно вам? - наивно, по воинской гордости, спрашиваю их.

- Да это для нас еще лучше, господин полковник, - слышу в ответ.

- В станицу сейчас возвращаться даже опасно. Сами знаете, что мы делали со своими мужиками... У всех у нас рыльце в пуху!.. - А то вот мы послужим немного в красной армии, заручимся документами – тогда и не страшно будет вернуться домой, - так деловито ответили мне мои молодецкие трубачи. Суровая обстановка диктовала свои условия. Я их не осудил. Только просил не подличать перед новыми начальниками.

- Ну, да эту-то сволочь мы хорошо знаем, - с нескрываемою злостью ответили они.

Их станичники-Константиновцы заграницей как-то рассказали мне:

"В Таврии генерал Бабиев захватил в плен красную пехоту с их полковым оркестром, в котором были и эти трубачи-лабинцы. Выругав их и посмеявшись над ними, он зачислил их в свой хор трубачей".

Эти две описанные картинки показывают, как в гражданской войне все изменчиво, до трагизма человеческой души.

Молча проводив красный батальон и посидев еще немного на возвышенностях у шоссе, казаки лениво, апатично побрели к своим бивакам. А потом говорили между собой: "И этим "ванькам" мы сдались?!"…

Но это были только "цветики" агоний Кубанской армии... Непредвиденные неприятности были еще впереди. И они были более трагичны.

Итак, ровно к обеденному времени 22-го апреля, армия фактически оказалась в плену у красных.

СКОРБНЫЕ МЫСЛИ И СОБЫТИЯ ЭТОГО ДНЯ.

Наше оружие лежало у шоссе впереди бивака полков. Мы еще могли не подчиниться красным. Но теперь нужен был толчек извне, так как у казаков сложились уже иные думы, а именно: как можно скорее попасть домой...

Так постепенно события разъедали казачьи душу и разъели ее почти до конца.

Мы голодали. Казаки не стеснялись выпрашивать хлеб у всех красных, проезжавших мимо нас. В красном обозе, в качестве конной прислуги, было несколько белых казаков, взятых "по пути". Они охотно делились с просящими своею казенной порцией.

Нам объявили, что первая казенная еда от красных будет в Сочи или в Туапсе. А пока что – питать полки надо своими средствами.

Это легко - отдать распоряжение, но когда мы все объели, когда не стало никакого подвоза с тыла, когда разрушен центр управления армией, когда всяк думал только о себе - положение полков стало ужасным.

Передано было распоряжение, что все части к Сочи будут пропускаться не более, как по одной дивизии в сутки, чтобы не загромождать путь и потому что для всех сразу приготовить пищу невозможно. А первыми будут пропущены те часи, которые стояли ближе к красному фронту. В данном случае это касалось частей генерала Морозова, Корниловского конного пилка в 4-й Кубанской дивизии. Следующая очередь была - нашей 2-й Кубанской дивизии.

Как ни странно думать издали, не пережив этого, но тогда все части стремились как можно скорее попасть в эти "заповедные пункты" и наесться вдоволь.

Между частями даже поднимался маленький "семейный спор" - кому и какой части "посчастливилось" первой попасть туда и... поесть вдоволь.

И вот - ирония судьбы: Корниловский конный полк, этот выдающийся боевой полк Кубанского Войска, стойкий и сплоченный, который первый обнажил свой меч против красных, зародившись в 1-М Кубанском походе, - он, как стоял на позиции, выставленный еще мною лично после сдачи Сочи 16-го апреля, первым же и сложил оружие перед красными, вместе с командиром полка войсковым старшиною Владимиром Безладным и с большинством своих офицеров, оставшихся со своими казаками.

Сложив оружие, они двинулись на Сочи. Мы об этом узнали из телефонограммы генерала Морозова, называемого теперь "Командующим армией" .

Знали и гадали - что же с ними сделали красные? И, конечно, боялись за судьбу офицеров. Даже думали – наверное, некоторых уже расстреляли...

Удивительна человеческая психология, и главное - такая непоследовательная. Мы боялись за Корниловцев. Казалось бы - ну, так сопротивляйтесь, остальные! Ищи выход! Уходи! Спасайся хоть ты, пока жив и свободен! У тебя, ведь, еще оружие в руках!

Но не тут-то было. Все мы шли на то же - может быть, на ожидаемую смерть от красных, как летят мотыльки на огонь...

Черкесская конная дивизия, пылкая и необузданная в воинской дисциплине, оставленная на попечении очень мелких в чинах своих офицеров, не выше корнета, - она, не считаясь с очередью, гуртами, самостоятельно потянулась "к хлебу"... Ее тогда возглавлял корнет Махмуд Бедалеков, мой старый кунак 1-й Конной дивизии генерала Врангеля по боям в Закубанье в 1918 г. При нем был и начальник штаба дивизии, ген.штаба русский капитан (фамилии не помню), высокий стройный офицер, перешедший к нам от красных. Будучи комендантом одного города, он сдал его белым и, по условиям капитуляции, являлся государственным преступником у красных. И вот - он сдался... Потом он будет арестован красными в Москве и отправлен в тюрьму...

Чтобы скорее попасть в Сочи, "навпростець" берегом моря и по недостроенному полотну жел.дороги Сочи-Адлер, мелкими группами и в одиночку, без винтовок и только со своим неизменным "сидором за плечами" - двинулись пластуны.

Потянулись подводы беженцев. Все "повернули оглобли" назад, к Сочи, забыв, что всего лишь несколько дней тому назад все они торопились в обратную сторону, к Грузии...

Жуткая, незабываемая картина бедствия всякого побежденного народа...

День 23-го апреля проходил вот в таких передвижениях мимо биваков Лабинской бригады, 2-го Сводно-Кубанского и Атаманского полков. Корниловский полк уже сдался. Молодецкий Партизанский конный полк полковника Польского, подчиненный непосредственно штабу корпуса при генерале Науменко, 4-я Кубанская дивизия и нашей дивизии Кубанская бригада - были следующими для движения в Сочи. Очередь 2-й Кубанской дивизии приходилась на 24 апреля... Мы все подтянули животы. Нам абсолютно нечего было есть.

Мой хозяин инженер был очень рад, что "война закончена, и теперь, какие бы ни были большевики сволочи, - как он сказал, - но они должны закончить прокладку жел.дороги до Адлера и дальше, до Грузинской границы". Поэтому у него будет работа, и жизнь семьи будет сносная. Теперь он угощает меня и Надюшу какими-то своими запасами, которые он тщательно скрывал от нас. Мы ему нравимся своею бесхитростною искренностью. Жена его полюбила Надюшу, как свою дочь, хотя ей и было чуть свыше 30 лет. Они нас очень жалеют и успокаивают, говоря: "а может быть, советская власть изменилась к лучшему, и офицерам у них жить будет можно (?!)"…

- о -

Ко мне пришел в гости командир Сводно-Кубанского полка полковник Игнат Лукич Лиманский - "думу думать". С ним и его две сестры милосердия. Посидели за чаем в обществе дам; так приятно и уютно было на душе! И так хотелось жить! И пронеслись мысли о будущем: буду заниматься садоводством в станице; у нас два сада - вверху, на кучугурах, фруктовый, а внизу, над Кубанью - травяной, по две десятины каждый. Сеяную траву, люцерну, косили 4 раза в лето. Землю в степи, казачьи паи, буду сдавать "вскопшину", то есть половина на половину для меня и арендателя. У меня две верховых кобылицы - они дадут жеребят. Дома осталось четыре рабочих лошади. Жить будет можно, и я должен заменить в семье погибшего отца и буду трудиться для бабушки и матери, а три сестренки должны еще учиться. О женитьбе я тогда не думал. Долгая война с 1914 года и холостяцкая жизнь глубоко вкоренились в мое существо, и мне казалось, что жена мне пока не нужна.

Но я тогда еще не знал, что красноармеец-работник, которого я спас от смерти, при нашем отходе из станицы забрал всех четырех рабочих лошадей, мажару, вою упряжь и уехал к себе в Константиновскую станицу, и не вернул ничего.

Он был "субботник", коренной житель станицы, но не казак, взятый нами в плен под селом Спицевка Ставропольской губернии. Звали его Соломон Пенков. Оказалось - он был активным большевиком в своей станице в 1918 году.

Но самое главное - мы не знали, что лошади и седла казаков подлежали сдаче красной армии, а офицеры будут сосланы в тюрьмы и лагери далеко на север от Кубани...

Все это было проведено красными продуманно и коварно. Для точности понимания плана красных привожу их условия, как последний ультиматум.