(Начало здесь)
Было 6 часов вечера, когда машина остановилась перед тюрьмой Быхова.
Когда я вылез из машины, то меня ожидал у ворот вахмистр 4-го эскадрона Баллар Яронов со спешным и секретным поручением от Ураз Сердара, командира 4-го эскадрона. Он попросил меня уделить ему 15 минут времени для доклада.
- Хан Ага, меня прислал к тебе Сердар Ага, он хочет знать твое мнение о том, что ему делать в создавшемся положении. Вчера командир полка фон Кюгельген получил от Керенского телеграмму, где Керенский просит его перевести полк из Могилева в Асхабад, где полку предстоит служба на персидской границе. Кюгельген одобрил план Керенского и отправился в ставку для выяснения некоторых технических вопросов, связанных с переброской полка. Сердар просил меня передать тебе это письмо, а также сказать тебе, чтобы ты немедленно прибыл в полк для переговоров с ним. Он хочет знать твое мнение, чтобы потом согласно с ним переговорить с другими. Я был у тебя на квартире, но Фока сказал, что ты поехал в Быхов. Я здесь с утра, жду тебя.
- Передай привет Сердару и скажи ему, что завтра утром буду у него. Скажи ему, что его просьбу доведу до сведения Верховного.
Попрощавшись с Балларом, я стрелой полетел внутрь тюрьмы.
Сердар писал:
"Хан, дорогой, пишу тебе эти строки, чтобы ты довел их до сведения Верховного. Дело в тон, что условия нашей жизни здесь в Луполове сложились тяжело в смысле жилищного вопроса, скверного снабжения нас продовольствием, ничего-не-делания джигитов и лошадей, весьма замкнутого положения и халатного отношения к своим обязанностям и людям русских офицеров, неопределенности нашего положения, а самое главное - пропаганды обозников, которые каждый день говорят джигитам: "Чего мы ждем, почему не едем в Ахал, война ведь кончилась. Не слушайте вы вашего небесного посланника Хана. Он продал вас генералам из тюрьмы, их песенка уже спета".
"Все это очень беспокоит меня и джигитов.
"Дело дошло до неслыханной для нас, текинцев, степени.
"Потеряв совесть, чинопочитание, а главное - дисциплину туркмена, мой джигит дерзнул обратиться ко мне в следующей форме:
" - Ты, - говорит, - Сердар Ага, нас доставил на фронт, чтобы мы воевали против немца - врага Ак Падишаха, которому мы присягнули верностью туркмена, а теперь Ак Падишаха нет, немец не хочет войны. Керенскому мы не присягали, значит, мы имеем право разъехаться по домам. Ты вези нас в Ахал к нашим семьям.
"Я ему ответил:
" - Нет, балан (сын), ты сказал все хорошо, но ты не сказал, кто ты и кто наши предки. Ты не сказал ничего о совести и чести туркмена и не сказал о силе присяги. Если Ак Падишах ушел, то не ушла Россия, частью которой мы являемся и частью которой являются те верные сыны ее которых Керенский, незаконный правитель, интригами несправедливо бросил в тюрьму.
"Мы сейчас охраняем их по традиции наших предков, чтобы не быть предателями и не отдать их на поругание черни, обманутой пус тословием негодяя Керенского.
"Хан вас не продал и не продаст. Он хочет, чтобы ты, ротозей, попавший под влияние обозников, не пошел по их дороге, а вернулся в Ахал, как истинный сын его, и таким честным воином, каким из него пришел сюда.
"Не хочу тебя наказывать, потому что знаю - ты говоришь не своим языком, а языком обозников или же языком георгиевцев. Мы не продадим честь, как это делают они, чтобы заразить тебя и купить твою честь.
"Подождем Хана и послушаем его совета, тогда будем действовать, как он нам скажет."
Письмо это я передал Верховному.
При первом моем появлении в кооридере ко мне подошел ген.Лукомский, спрашивая, что и как с ответом и что нового.
- Ваше превосходительство, вы все узнаете от Верховного, - с этими словами я направился к двери Верховного.
- Постойте, Хан, я ведь ему написал, он должен был немедленно ответить. (Письмо было к Дитриксу). Вы ему вручили? Что он вам ответил? - с этими словами Лукомский меня задерживает:
Подходит к нам мрачный, обе руки в карманах, ген.Деникин в сопровождении генералов Романовского, Вановского и Маркова. Слыша от меня: "Все узнаете от Верховного", они ошеломлены, и на лицах их я читало знак вопросительный.
Подходят есаул А.Родионов, Аладьин, ген.Кисляков, полковник Пронин, задают вопрос - что случилось?
Генерал Деникин, отзывая меня в сторону, шепчет:
- Хан, если будет в машине место, привезите Ксению Васильевну.
На шум выходит Верховный.
- А, Хан! Приехал?
С этими словами, крутя бородку, он подходит ко мне и, обращаясь к остальным, задает вопрос: что за митинг?
Все шарахаются, кто куда, давая дорогу Верховному.
Здесь я должен сказать об обстановке и взаимоотношениях между узниками, создавшихся за время их пребывания в Быхове.
Люди, живя на одинаковом положении, все вместе, под одной крышей, одинаково чувствуя горечь обиды, несправедливость судьбы, чувствуя одиночество, ежеминутную опасность, висящую над ними, горькое переживание души, а главное - привыкшие ежечасно, ежеминутно видеть друг друга, начали терять то взаимное уважение, с которым они вошли в Быхов.
Начались взаимные сплетни, при встречах с генералами младшие как бы не замечали их и не проявляли к ним особого уважения.
Генерал Марков по натуре своей был офицером старой русской кавалерии - бесшабашный, море по колено, жизнь радостная, душа на распашку.
На все смотрел так:
- Ну, что же, случилась беда, надо ее выкурить, давай лучше играть в чехарду.
Он прыгал через людей и люди прыгали через него.
Под конец игры, вытирая лоб и глядя в сторону мрачной группы, состоящей из Деникина и Романовского, начинал кричать:
- Ваня, иди же сюда, Ванюша!..
А Ваня не отвечал, продолжал разговор с Деникиным, который, держа обе руки в карманах, исподлобья глядел на узников.
Единственно, к кому у всех чувства были одинаковы, это был Верховный.
Его любили, уважали, верили и на него надеялись, питая к нему безграничную преданность. Он появлялся без всякой церемонии, как среди генералов, так и среди офицеров и солдат.
Ах, как его уважали и ему верили, и как это чувствовалось всеми, с кем он был в общении.
При его появлении все - от ген.Деникина, до солдата Реджеба - одинаково чувствовали его превосходство. Он - лев, все остальные - волчишки и шакала.
Все сидящие и лежащие вскакивали и с затаенным дыханием ждали, что скажет Верховный. Ни шопота, ни вздоха, руки вытянуты по швам, безмолвная команда "смирно".
Он просто подходил к тому, к кому считал нужным, и разговаривал с ним просто на просто, отвечая на вопросы.
Видя, что Верховный говорит с одним из узников, его сейчас же окружали, стараясь ему сказать слово и получить его ответ.
Он привык говорить коротко и ясно, а отвечал - как резал. Во время разговора пронизывал глазами своего собеседника, передавая ему свое спокойствие, уверенность и надежду.
- Ага Хан, когда Улан Бояр говорит со мной, то я чувствую - отец со мной говорит, - признавался мне его вестовой Реджеб.
- Когда со мной разговаривает ген. Корнилов, то я чувствую, что не ошибся, идя за ним, - говорил И.А.Родионов-Донской, писатель, автор книги "Жертва вечерняя".
- Ген.Корнилов настоящий полководец, потому что, не говоря много, дает чувствовать свое дарование, - говорил полк.Тимановский.
- Хан, дорогой, вся надежда на вас. Берегите и охраняйте его для будущей России, а сейчас для нас. Он герой и полководец, а такого человека Россия родит в столетие раз, - говорил мне полковник Симоновский, бравший под командой Верховного недоступную крепость "Орлиное гнездо" в 1915 году.
- Хан, дорогой, храните этого человека, он вам верит, - сказал мне, выйдя от Верховного и идя на смерть (в Петроград), начальник туземной дивизии генерал Крымов.
- Я Сердар и мое сердце чувствует другого Сердара, мы должны поддержать его, - сказал командир 4-го эскадрона Ураз Сердар, помощник командира полка, посылая меня к Верховному. - Хан Балан, моя седая голова поддержит тебя, скажи ему (Верховному), что да, текинцы не георгиевцы. Иы его не выдадим на поругание черни, на радость чернолицего ворона Керенского.
Ураз Сердар впоследствии был командующим Закаспийского фронта. Ген. Деникин послал туда ген.Савицкого взамен Ураз Сердара. Сердар ушел, а с ним ушел и Закаспийский фронт...
Итак, я вернусь к той части повествования, на которой остановился, отклонившись в сторону для разбора обстановки и взаимоотношений узников.
Подходя ко мне, Верховный спросил:
- Вы ко мне? Идемте! Вы, господа, простите, что я забираю от вас Хана, - и увел меня в свою комнату.
- Ваше превосходительство, вот это письмо от Ураз Сердара. - оно на мое имя, но вы извольте его прочесть.
Верховный взял письмо, углубился в него и долго со вниманием читал. Я думаю, что его, очевидно, затруднял почерк Сердара, так как он ежеминутно подносил листок близко к своим глазам.
Глубокий вздох...
Положив письмо на стол, он поднимается, идет к двери, но затем возвращается и садится так, что я вижу его простиль.
- Ну, что еще у вас?..
Я передаю ему письмо Духонина, он быстро его пробегает, задает мне вопрос, когда приедут корреспонденты.
Я подробно передаю свой разговор с Духониным, о согласии его прислать в Быхов, под предлогом посещения текинской скачки, иностранных корреспондентов, о встрече и разговоре с Морковиным и о своем дипломатическом маневре.
Верховный внимательно слушал меня, сидя на краю стола профилем ко мне, и задумчиво чертил что-то на листке бумаги.
- Их визит сюда с одной стороны желателен, а с другой нет... Впрочем, подождите, Хан, - и он направился к двери.
Я вскочил; когда дверь закрылась, листок упал со стола на пол. Я подошел, поднял его и положил на стол. Глядя на лист, я заметил, что он был испещрен рисунками. Чего, чего только на нем не было начерчено! Бюст женщины с распущенными волосами, голова текинца в папахе, ятаган, дом с дымящейся трубой, солдат, лежащий на земле, рыба и т.д,..
Вешел Верховный, а за ним генералы Деникин и Лукомский.
Я собирался выйти, но Верховный приказал мне остаться с ним. Я заметил, что лицо Лукомского стало красным, как рак, а лицо Деникина походило на цвет восковой бумаги.
Они садятся на мой диван-кровать, а мне Верховный приказывает сесть на стул слева от дивана, ближе к Деникину.
- Ну, Хан, повторите все, что рассказывали мне, - приказывает Верховный.
Я повторил от А до Зет.
- Хан, по чьему совету вы пошли в комитет и зачем это вам понадобилось? - спросил меня ген.Деникин нервным тоном и поплевывая в сторону через плечо (это его привычка).
- Ваше превосходительство, я пошел туда по своему почину, никто меня туда не посылал.
- Я пошел туда потому, чтобы они не подумали, что мы их обходим и не желаем признать их авторитет. Просто я не хотел, чтобы они раздражались, а во-вторых, я обещал их пригласить на следующей неделе на праздник, желая отвести их внимание от завтрашнего визита иностранцез. Если бы я сказал им, что скачка будет завтра, то наверное кто-нибудь из них привязался бы к иностранцам, тогда цель визита не была бы достигнута, - закончил я.
- А почему вы не пошли туда с комендантом? - недоверчиво задал мне вопрос ген.Деникин.
Я передал, что мне сказал Квашнин.
- Нет, Хан поступил очень хорошо, - заметил Лукомский. - У него очень богатая натура, - добавил он, беря письмо Ураса из рук Верховного.
- Почва для бунта у текинцев подготовлена, да еще как! Ну и Керенский, такого трудно подыскать, - подавая прочитанное им письмо Деникину, сказал Лукомский. Он покраснел еще больше и начал часто обтирать свой лоб.
- Разве нельзя попросить Духонина, чтобы 4-й эскадрон тоже перебросили сюда? - обратился он Верховному, разводя руками.
Но тот, молча и как бы ничего не слыша, продолжал чертить на том же листке, но потом, как бы пробудившись, сказал:
- Нет, пусть лучше останутся в Могилеве, я уверен, что Сердар задержит текинцев... Вот и Хан тоже поможет...
Глаза его при этом не сходят с хмурого лица Деникина.
Ген.Лукомский, чтобы не мешать чтению письма, поднялся с дивана и подошел к окну, из которого смотрел хмурый октябрьский день, серый и мозглый, нагоняющий тоску и еще более тревожащий взбудораженные нервы.
- Хан, почему вы заблаговременно не предупредили нас? - сказал Деникин, привстав со своего места, чтобы положить на стол письмо Сердара, которое, однако, Верховный взял у него и положил на место.
- Ваше превосходительство, я получил это письмо только перед входом сюда. Завтра я обещал быть у него и постараюсь узнать от него новости, - ответил я.
- Их положение незавидное, надо им помочь и помочь немедленно, - сказал ген.Лукомский, садясь на диван.
Ген.Деникин сидел молча, с бледным лицом, глядя на пол.
- Ваше высокопревосходительство, разрешите доложить, - обратился я к Верховному, который, посмотрев на меня, произнес:
- Ну, ну, Хан, пальните, что еще у вас, - а сам, глядя на сидящих, слегка улыбнулся.
- Мои усилия и моя воля направлены только в одном направлении: довести всех вас до благополучного конца и нам, текинцам, выйти с честью из создавшегося положения. Я работаю в этом направлении, а внутренние дела и улучшение положения людей - это дело командира полка, - закончил я.
- Вот видите, какой у нас Хан. Я Хана просил и одобрил его план с самого начала. Лучше пусть он действует так, как действовал до сих пор. Не надо возлагать на него больше ответственности, - сказал Верховный, а Лукомский, встав и взяв меня за плечи, сказал:
- Спасибо, Хан... Работайте... Мы вас не забудем.
Глядя на меня, Деникин слегка переменил свое положение на диване.
Когда я ПОПРОСИЛ разрешения выйти, Верховный приказал мне вызвать коменданта Эргарта.
Корридор кишел и шумел, как улей. Из плотного кольца сразу окруживших меня узников неслись встревоженные вопросы:
- Ну, что, Хан? - Как дела, Хан? - Дорогой Хан, что утешительного, все ли обстоит благополучно?
Многие просили сообщить им о том, что было в кабинете и почему я там находился так долго. Подошел ген.Марков, прогуливающийся в компании ген.Романовского.
- В чем дело, Хан, что это за сборище?
- Да вот, мы хотели узнать от Хана новости, - ответил Иван Алексеевич Родионов.
- Лучше спросите его, скольким девчатам он вскружил голову... Ну-ка, Хан, отвечайте!
Я покраснел и ответил Маркову, что за девочками ухаживать не имею времени.
- Так... - прогянул он, - а вот они (кивнув головой в сторону Аладьина и Родионова) на это имеют времени, сколько угодно.
Вызвав своими словами хохот окружающих, он удалился.
- Суровой жизнью утомленные, полезней быть не можем, ваше превосходительство! - крикнул ему вслед Аладьин. Смех и шутки увеличились.
Разыскав коменданта, я явился вместе с ним к Верховному.
- Полковник, - обратился к нему последний, - послезавтра прибудут сюда иностранные корреспонденты. Они хотят познакомиться с текинским полком. Выведите эскадроны в поле и покажите им эскадронное ученье. Хан вот говорит, что у вас есть джигиты виртуозы, поэтому не мешало бы показать им и джигитовку, - закончил Верховный.
Громко щелкнув шпорами, Эргарт вышел.
Доложив о просьбе ротмистра Шапрона, приехавшего из Петрограда от ген.Алексеева и желавшего повидаться с Верховным, я вышел снова в корридор, в котором уже никого не было, и бросился на скамейку.
Чутствую, как нервы постепенно успокаиваются, и закрываю глаза.
Внезапно пришел в себя - около меня стоит Верховный и спрашивает:
- В чем дело, Хан, не больны ли вы?..
Вскочив со скамейки, отвечаю:
- Никак нет, Ваше высокопревосходительство.
- У вас усталый вид, ну, ничего, потерпите немного... Вы сами знаете, в каком положении мы здесь находимся. Потерпите, пожалуйста. Эти два письма прошу передать по назначению. Ну, с Богом, Хан.
Сказав это, Верховный удалился в свою комнату.
Иду по корридору, который оживляется. Открываются двери, подходят люди, слышу возгласы:
- Хан, дорогой... Дорогой Хан...
Получаю письма.
От Эрдели, Кислякова, Родионова, Пронина, Романовского, Маркова и других...
Голодный и холодный, бросаюсь на заднее сиденье машины и мчусь в Могилев...
- Г-н поручик, приехали!
Слышу голос шофера, он улыбается...
- Вы хорошо спали!..
Хан Р.Б.Хаджиев.
(Продолжение следует)
