Из Петербурга мы попали на Кавказ, в Ессентуки. После долгих перепитий и мытарств мы, наконец, в марте 1917 года, как-то устроились. Милые знакомые дамы нас подкармливали и относились к нам удивительно ласково. Несмотря на тяжелую обстановку, они делили с нами горе и радость, тем более, что мы, вместе с их сыновьями, находились в одинаковом положении скитальцев, непримиримых врагов большевиков. Большую часть времени мы проводили в наших комнатах, чтобы поменьше показывать себя на улицах и не возбуждать подозрений. К концу марта даже подвернулась работа, нас наняли садовниками в устроенное местными "буржуями" общество. Работали мы в большом саду, усердно копая грядки. В Ессентуках мы познакомились со многими друзьями по несчастью - офицерами, юнкерами, кадетами и вольноопределяющимися, поступившими так же, как и мы, на эту работу. Они в свою очередь познакомили нас с капитаном 2-го ранга Владимиром Николаевичем Потемкиным, принимавшим большое участие в молодежи и сыгравшем впоследствии большую роль во всей нашей судьбе. Он часто появлялся среди нас, много болтал с нами, подбодгивал, угощал "голодающих индусов" - как он нас называл, папиросами и давал даже деньги. Он был офицером Балтийского флота, был ранен под Батайском (в 7-ми верстах от Ростова) в то время когда Добровольческая Армия уходила в Кубанские степи, будучи командиром роты морских офицеров, входившей в состав офицерского полка. Ранен он был пулей в голову выше правого глаза и с этого времени глаз свой потерял навсегда.
Наступил апрель, и вот как-то на Страстной неделе, дней за пять до Воскресения Христова, пришел как всегда повидать нас за работой Потекмкин. Но вид у него был серьезнее и вдумчивее чем раньше.
- Вот что, господа, - сказал он нам тихо, почти топотом, собрав нас около себя. - У меня имеются сведения, что взят Ростов, но кем именно, неизвестно. Возможно, что немцами, но может быть и добровольцами. Последнее вероятнее. Но это неважно, факт тот, что Ростов взят у большевиков и что я еду в Ростов, Если кто из вас хочет, то едемте со мной, деньги у меня будут. Так что вы обмозгуйте это дело, а потом сообщите мне о вашем решении
Красенский, Векслер, Чегодаев и я сразу ответили, что ехать хотим, что жизнь здесь - это прозябание, а что долг наш теперь - стремиться в Добровольческую армию Тогда же было решено, что мы все соберемся на первый день Пасхи у Потемкина и тогда окончательно подтвердим наше согласие, сразу же назначив день отъезда, заручившись заранее в местном совдепе нужными документами на выезд. Начались приготовления. Документы достали очень легко. Между прочим документы, удостоверявшие нашу личность, были сфабрикованы нами самими еще в бытность нашу
в Кабардинском конном полку "на всякий случай". Бланки с печатью, не к чести нашей пусть будет сказано, нам удалось случайно, благодаря подвернувшимся обстоятельствам, выкрасть из канцелярии комиссара Нальчинского округа
Мы были на Заутрени в церкви и впечатление осталось неприятное: везде шныряли большевики с винтовками, с папиросами в зубах и в фуражках, безцеремонно входившие в храм в то время, когда все молились. Розговены были устроены у А.А.Никушкиной. Спокойно прошел этот великий праздник в тесном кругу своих друзей.
На следующий день в воскресенье, мы собрались у Потемкина и за пасхальным столом решили окончательно вопрос о нашем отъезде. Он был назначен на четверг 26-го апреля из Ессентуков в Минеральные Воды. Путь следования установили следующий: Минеральные Воды, Моздок, Кизляр, Брянская Пристань на Каспийском море, Астрахань, Царицын, а дальше как сложится обстановка, но предполагаемая конечная точка - станция Милле рово и Ростов. Все наши друзья сочувствовали нашему отъезду и
помогали нам собираться в путь. Нужно было спешить, потому что красные готовили мобилизацию, что нам было совсем не по душе. 2б-го вечером мы собрались у А.А.Никушкиной, поужинали, выпили посошок и собрались в дорогу. Нас благословили и мы, перекрестившись, вышли, забрав свои котомки под руки. Настроение было бодрое, но тяжелое, потому что шли на неведомое и опасное.
Мы предались воле Божьей - "Пусть будет так как Он хочет". Расчитывать только на свое счастье было бы безумием. Кто мог поручиться за то, что нас не поймают на первой же железнодорожной станции и не расстреляют. Большевики уже успели до некоторой степени окрепнуть. В Армавире, например, ими были устроены целые мастерские, в которых распарывалнсь шинели, шаровары, рейтузы и даже сапоги с целью нахождения запрятанных документов и других "ценностей". Поэтому лично я верил только в Провидение Божье. Зная это положение, мы поэтому выбрали кружный путь через Царицын.
- Господи, - молился я, проходя мимо церкви, по пороге на вокзал, - если Ты считаешь, что мы едем на правое дело, что шаг, предпринятый нами верен, то Ты спасешь нас, ибо велика Твоя правда.
Ехали мы по парами. Со мной в паре был Чегодаев, Потемкин с полковником Амелунгом л.гв. Литовссого полка, а Красенский с Векслером. Сделано это было ради предосторожности. Друг с другом, кто не состоял в паре, мы не разговаривали и делали вид, что не знакомы. Расположения, исходившие от Потемкина, передавалась нам только через Вокслера.
Когда мы находилась в Ессентуках, мы знали о существовании Доброьольческой Армии, но туда не поехали, потому что были уже зачислении в Кабардинский лонный полк. Генерал Половцев, командир Кавказского Туземного Корпуса, заявил нам, в ответ на наше обращение, что он присоединится к Добр.Армии и что в этом
направлении им уже ведутся переговоры. Кавказский Туземный Корпус должен был войти в состав армии, как конница, потому что в армии тогда еще конных частей было мало. Мы были очень рады, что получили определенные места младших офицеров в сотнях и совершенно не ожидали, что все это кончится для нас так неудачно. Обвиняли самого ген. Половцева, что он, будто бы, бездействовал и был в этом отношении слишком не энергичным. В конце концов Туземный Корпус развалился, всадники разбежались по своим аулам, а нам пришлось бежать и скрываться.
Сведения, полученные в Ессентуках Потемкиным, оказались, как мы потом узнали, вполне правильными.
Поздно вечером мы приехали на станцию Минеральные Воды. К счастью вскоре пришел поезд со станции Кавказская, в который мы вонзились, опять по парам, в разные вагоны и благополучно отбыли в Кизляр. По дороге нас почти совсем не тревожили расспросами о документах, так что настроение наше значительно повысилось. Вечером 27-го апреля, когда мы проезжали линию Грозного (Грозный находился от линии железной дороги верстах в 50), мы увидели зарево пожаров. Горели нефтяные промыслы. Они горели еще в декабре, когда мы с Кабардинским полком случайно посетили этот город, и вот до сих пор их никто не был в силах или не хотел потушить. Поистине, зрелище было грандиозное.
28-го в 3 часа утра мы прибыли в Кизляр. Чегодаев и я прошли на вокзал и спокойно стали в уголок в ожидании распоряжений от Потемкина. Вскоре таковое последовало - идти на ближайший постоялый двор, где остановиться всем вместе. Так как большевиков в Кизляре было еще очень мало, то мы почувствовали сразу хотя и небольшое, но все же некоторое облегчение. Мы начали постепенно заговаривать друг с другом, сделав вид, что вот, дескать, только знакомимся, и уже вместе двинулись к постоялому двору. К нам присоединился еще один пожилой господин, очень милый и скромный на вид, который еще в поезде познакомился с Потемкиным и Амелунгом и не захотел с нами разставаться. К счастью на постоялом дворе не оказалось никого из чужих, кроме нашего пожилого господина. Нам отвели комнату, в которой мы все вместе принялись умываться и готовиться к принятию пищи. Двое были сейчас же откамандированы в поиски за подводами и должны были заказать их к 11-ти часам. Деревня Тушиловка, куда мы должны были ехать, находилась недалеко по берегу от Брянской Пристани и в 70-ти верстах от Кизляра.
К 11-ти часам подкатили 2 подводы, на которых мы вскоре выехали. Погода была невнятная, дул сильный холодный ветер, а пальто были далеко не у всех, поэтому по дороге приходилось делиться ими и укрываться от ветра вдвоем под одним покрывалом. По дороге мы остановились в одной из деревенек и там продегустировали чудное кизлярское вино, которое в этих краях было очень дешевым. От вина мы немного обогрелись и уже более веселыми двинулись дальше, пели песни, непринужденно разговаривали, благо в степи никто не услышит. Пожилой господин, который продолжал путь с нами, смотрел на нас дикими глазами. Ему, конечно, было странно видеть людей, только что познакомившихся и уже таких развязных друг с другом. Мы сперва не расспрашивали его, кто он, но сразу же догадались, что он не большевик и не революционер и ничего общего с этим барахлом не имеет. Его речь, его манеры выдавали его, и мы при нем не особенно себя сдерживали.
Вечером, около 6 часов, мы приехали в деревню. Холодные и голодные, мы сразу набросились на хозяйку постоялого двора, приказали ей поставить самовар, затопили печь в отведенной нам большой комнате с окнами на Каспийское море, умылись, согрелись и принялись закусывать. После ужина пошли за провизией, дабы запастись едой на 2-х дневное путешествие по морю. Кстати зашли с одному рыбаку, с которым сговорились относительно парусного судна. Он взялся нас везти на Астраханский рейд за 150 рублей на своей рыбачьей парусной шхуне. Покончив с делами, мы вернулись на постоялый двор г» стали укладываться таль было ложиться, жаль было разставаться с наступившившим на душе временным покоем. Большевики еще не успели проникнуть в эту деревню, и так было приятно отдохнуть от вечной тревоги быть узнанными и арестованными. Но усталость взяла свое. Длинное, тревожнее путешествие давало себя чувствовать, глаза слипалась и сон не заставил себя долго ждать В комнате стало слышно равномерное дыхание людей, Всеми силами хватавшихся за покой, точно в предчувствии еще более сильных, жестоких и резких переживаний.
На следующий день 29-го апреля, после утреннего завтрака, мы собрались на пристани. Для того, чтобы попасть на шхуну, мы должны были проплыть довольно больной кусок на веслах, на плоскодонке. Берег был очень мелкий, и парусные суда останавливались на своем маленьком рейде. Кроме нас и старика, было еще 15 человек, так что всего набралось 22 пассажира. Мы заняли рыбный средний трюм и устроились в своем роде прилично, если не считать ужасного рыбного запала. Но дело было не в запахе. Мы были рады, что разместились отдельно от наших разношерстных спутников, подозрительных и хамоватых студентов, армян и других неприятных личностей. Около 12 часов дня мы вьшли в море. Дул попутный ветер, но не сильный. К вечеру поднялся небольшой шторм, а ночью пришлось даже убрать паруса, так как управление сделалось невозможным. Но к утру погода снова установилась, и мы часам к 8-ми вечера благополучно дошли до Астраханского рейда, где на якорях стояли барки, к которым нам нужно было пристать. Когда мы только еще подходили к рейду, мы еще издали заметили освещенные суда. Эта красота среди моря в сумерки видеть освещенные корабли, мне врезалась в память. Особенная, еще неведомая мною жизнь - жизнь на корабле среди шумного моря, открывалась предо мной. Точно в степи стояли эти корабли, равномерно покачиваясь, омываемые волнами, вдали от людской суеты.
По трапу мы поднялись наверх. На палубе нас встретили какие-то люди и повели вниз в помещение, в котором мы поселились в ожидании парохода на Астрахань. Через полчаса пришли красноармейцы, устроили обыск нашим вещам и спросили, нет ли у нас оружия. Получив отрицательный ответ и ничего не найдя в наших вещах, они быстро удалились и оставили нас в покое. Но один момент был очень неприятный для меня. Когда начался просмотр вещей, и мы развернули наши свертки, положив вещи спереди себя на койки, я стал перебирать свои рубашки и белье и к ужасу своему заметил, что на самом конце, между последней парой белья, лежали мои серебоянные шпоры. За всю дорогу я не разворачивал свертка до конца, а брал необходимое сверху из того, что мне было нужно, поэтому я не мог знать всего содержимого моего пакета, завернутого просто в газетную бумагу. А шпоры были очень изящные, которые я носил еще в бытность мою в Николаевском Кавалерийском Училище и которые я получил в подарок от моих однокашников за хорошую езду. Вынимать эти шпоры было уже поздно, могли заметить, да и спрятать их было некуда, кругом только голые нары. И я быстро решил ничего не предпринимать, оставить мои шпоры там, где они были ждать, пусть будет, что будет. Я стоял последним в очереди, ко мне подошел только один красноармеец, поднял только две верхние рубашки и этим удовлетворился. Господь уберег меня от большой неприятности и сохранил. Невольно вспомнил я надпись на моей иконочке "спаси и сохрани". И она меня спасла. Разгляди красноармеец до конца мое белье и найдя такие шпоры, не выпустили бы меня, а может быть и всем остальным пришлось бы пережить много тяжелого.
Оказывается, наши барышни Никулкины, которые нам с Чегодаевым приготовили свертки, положили в белье мои шпоры, так как я ведь отправлялся в армию и там мне их будет нехватать. Вот как лучие стремления могут оказаться роковыми.
Несмотря на покой, ночь была проведена неважно. Не давало спать безчисленное множество насекомых, которые уже с вечера повели наступление.
На следующий день, около 3 часов дня, пришел пароход "Кауфман" общества "Кавказ и Меркурий" за пассажирами в Астрахань. Мы были счастливы избавиться от нашего богатого помещения и с радостью перебрались на борт прибывшего парохода. Особенно порадовало нас то, что на "Кауфмане" мы нашли кухню. Во время путешествия на шхуне пришлось питаться почти исключительно воблой, а теперь, когда на столе появился, хотя и скудно приготовленный, но все же борщ, лица у всех нас расплылись в широкие улыбки. На рейде мы простояли еще 2 дня, так как ожидали прибытие парохода из Баку с большим количеством пассажиров.
4-го мая прибыл, наконец, ожидаемый из Баку корабль, было принято на борт много пассажиров и мы в тот же день вечером отбыли в Астрахань
В Астрахани уже пришлось быть более осторожными. Там произошли восстания казаков и наехало много разной большевицкой шантрапы, не стеснявшейся ни в чем и разстреливавшей людей направо и налево.
По прибытии мы сразу же разошлись - это было в 8 час. утра 5-го мая - в разные стороны. Распоряжение о времени отъезда мы должны были получить в доме моих родственников, куда я отправился вместе с Чегодаевым. Конечно, удивлений было много, когда меня увидели, сперва даже не узнали. Осторожности ради мы сказали, что едем к матери в Петербург, были в Ессентуках, но прямо через Ростов проехать не смогли, так как там бродили какие то шайки и мы боялись быть пойманными и расстрелянными Здесь мы отдохнули, привели себя в порядок и сходили даже в баню. Когда мы остались одни с дядей, мы ему разсказали, что в Петербург не собираемся, что едем искать в Кубанских степях Добровольческую армию. Часа в 4 пришел Потемкин и сказал что в 8 часов вечера мы должны быть на пристани пароходного общества "Русь", так как в 8.30 час. вечера отходит пароход на Царицын, что здесь в Астрахани никому ничего неизвестно и что поэтому решено ехать дальше в Царицын.
Около 7-ми часов вечера мы вышли из дома. На дорогу нас снабдили провизией и дали денег, что было очень кстати, так как в этом отношении мы находились в полной зависимости от Потемкина. На пристани мы встретили всех наших. Билеты были уже взяты, так что мы сразу прошли на пароход. Старика уже не было с нами. С ним мы разстались утром. Он ушел на другом пароходе в Нижний Новгород. Удостоверившись в его порядочности - он оказался директором Дворянского Банка в Москве, мы ему откровенно сообщили, кто мы и куда едем и просили передать нашим родственникам в Москве, что он нас видел в добром здоровьи и с нами путешествовал. Он обещал исполнить наши просьбы, и как мы много позже узнали, в точности сдержал свое обещание. Часов в 9 вечера мы отошли. Нас никто не провожал, чтобы не вызвать неприятных толков.
Астрахань произвела на нас плохое впечатление. Грязный маленький городок, с разбитыми большевиками зданиями, с массой красноармейцев на улицах - вызвал брезгливое чувство. Часто попадались матросы, в растерзанном виде, с длинными волосами и пьяными лицами. Хорошо одетых людей, кроме двух, трех комиссаров, совсем не было видно. Все сравнялось с общей массой, с общим хамством и грязью. И что нас больше всего возмутило - это то, что среди этого хамства нередко выростала фигура пленного австрийского или немецкого офицера, великолепно одетого со всеми атрибутами и достоинствами, полагающимися офицерскому званию. Противно, и в то же время обидно было смотреть на этих офицеров. Они - пленные - имели право ходить, как им хотелось, а нам у себя же - это было запрещено, это даже преследовалось. В этом мы видели несуразность идеи. Раз были провозглашены и приводились в исполнение крайние лозунги и в то же время об уничтожении всего лучшего ("и лучшего из них убей"), то почему сейчас это уничтожение касалось только русских, почему правительство Лейбы Бронштейна и Ульянова объявило войну только русским офицерам, а австрийцам и германцам, врагам нашим, разрешило даже ходить в их обыденной форме. При этой мысли становилось ясно, что правительство немецких шпионов Ульянова и Бронштейна ничего общего с русским народом не имело, раз оно оставляло врагов наших в покое, а уничтожало именно тот элемент, который еще хотел и готов был сопротивляться врагу. Это был очевидно наказ шпионам, а они за высокую мзду исполняли его пока-что в точности. Русских офицеров бей, а немцев и австрийцев не трогай! Следовательно наша борьба с ними была необходима, и сознание зтого только увеличивало желание как можно скорее вступить с большевиками в борьбу.
Пароход медленно отошел от пристани. Опять я был на Волге-Матушке, опять слышу этот старый знакомый стук больших колес, внизу разбегавшуюся и шумную торопливую воду с гребнями клокочущих волн, но все это было уже другое, все это только больно напоминало давно минувшие годы, когда мы с другим чувством и совсем в другом настроении плавали по той же самой Волге Матушке, наслаждаясь ее дивными берегами, особенностью ее прибрежных городов, игрой огней отражавшихся после наступления темноты длинными странными лучами на поверхности воды. Теперь уже не было ни того чувства, ни того настроения. Красная звезда со страшными, кровавыми лучами висела над нами, и наши души, все наши помыслы были направлены к тому, как бы скорее добраться до Армии и скорее вступить в борьбу с поклонниками этой ствратительной красной звезды. Сперва мы устроились в общем помещении 3-го класса, но часа через три после отхода нам была предоставлена каюта на 4-х человек, так что нам удалось отделиться от публики. Ехать было скучно, старались не выходить из каюты, дабы не мозолить глаз и случайно не выдать себя. Потемкин и Амелунг ехали отдельно от нас во 2-ом классе. Буфета не существовало, раздавали лишь кипяток, да и то только в опрелеленное время.
6-го мая в 2 часа дня мы пришли в Царицын. Здесь кипела советская жизнь: на улицах было много народу, гудели трамваи и автомобили, ездили и мчали извозчики; магазины, лавки, рестораны все еще были открыты и торговали
Мы не сразу пошли в город, так как ожидали возвращения полк. Амелунга, ушедшего к агенту Армии узнать некоторые подробности о ее местонахождении и судьбе. Когда он вернулся, мы с пристани сперва отправились на вокзал, чтобы ознакомиться с расписанием поездов. На вокзале Потемкин нам приказам разойтись по парам в город, чтобы не болтаться вместе и собраться снова на вокзале к 5 часам вечера. За это время Потемкин должен был решить, с каким поездом и куда нам ехать дальше. Мы разошлись. Чегодаев и я поехали к Волге на трамвае и зашли в маленькое кафе выпить кофе и вместе с тем подождать и как-нибудь убить время до 5-ти часов. Чувство было очень неприятное. По улицам шаталось много красных офицеров, довольно прилично одетых, красноармейцев и матросов, что невольно нас пугало. Проходя потом мимо лазаретов, мы видели много раненых. Мысль, что они могли быть доставлены с фронта нашей Армии, заставляло сердце наше биться тревожнее и сильно напрягало нервы. Около собора были расставлены разных калибров орудия, взятые очевидно в боях с белыми, и проходя мимо, мы невольно подумали, не наши ли это?
К 5ти часам вечера мы собрались на вокзале. Когда мы вошли в помещение, теперь уже бывшем 1-го и 2-го классов, мы встретили всех наших в полной сборе. Потемкин сразу поднялся и проходя мимо нас, на ходу, почти шепотом, сообщил, что решено ехать с поездом в 8 час.вечера на станцию Миллерово.
- Возьмите сейчас же в кассе 3-го класса билеты до Миллерово - сказал он и быстро отошел в сторону. Красенский и Векслер сидели в противоположном углу залы и ели какой-то борщ. К нашему большому удивлению на этом вокзале действовал еще буфет, но на столах уже не было скатертей, посуда была самая простая, без всякого намека на какое либо изящество, а пол изобиловал всяким мусором и грязью. Совсем по демократически - плюй куда хочешь, загрязняй пол бумажками и окурками, все во славу поднявшего голову пролетариата. Неизвестно, какими были мы буржуями в это время, разве что полностью отсутствовало хамство.
Билеты были взяты, но их нам выдали только до станции Кривомузгинской, последней по с ту сторону Дона.
- Дальше - сказали нам - пока ехать нельзя, путь прерван.
Это показалось странным, но в сердце родилась надежда и вместе с тем увеличилась тревога за дальнейший успех нашего путешествия. Когда мы проходили по платформе, мы заметили стоявшего в дверях станции пьяного матроса Черноморского флота, рассуждавшего о том, что, дескать, погибла, советская республика. -"Жаль мне, товарищи, - говорил он, - нашей пролетарской республики, душевно жаль советов, погибло все это, потому что нет настоящих работников, нет людей, могущих умереть за эту власть..." и т д. Мы не дослушали, а прошли дальше, не останавливаясь Но эти слова подбодрили нас. Значит борьба не прекратилась и большевикам очевидно сейчас неважно, где то на них нажимают.
Когда стемнело, мы с Чегодаевым заказали себе обед, который съели с большим аппетитом, так как уже с Астрахани горячей пищей не питались. Остальное время провели в томительном ожидании отхода поезда. Часов около 8 вечера к нам подсели две молоденькие дамы, которым мы уступили место, так как зал переполнился пассажирами. Дамы, как они нам сами признались, только что приехали со станции Кривомузгинской, потому что дальше их не пустили из за каких-то бродящих в том районе банд. Когда они узнали куда мы едем, они пришли в ужас.
- Что вы - говорили они - разве можно ехать туда? На том берегу Дона бродят калмыки со своими офицерами и, если не расстреливают, то во всяком случае порют и избивают нагайками. Все равно вас дальше хутора Калач не пустят, а если и попадете на тот берег, то рискуете быть битыми. Бросьте эти мечты и езжайте обратно
- Да кто же калмыки и их офицеры - отвечали мы -
не всякого же встречного и поперечного они будут бить, это ведь не звери!
Но с ними нельзя было сговориться, они всеми силами старались убедить нас, что ехать туда безсмысленно и безумно. Но эти их речи только лишний раз доказывали нам, что в этом направлении что-то творится, что кто-то борется, и по всем вероятиям, имеет успех, так как в Царицыне чувствовалось волнение.
Поезд сильно запаздывал, так что мы только к 11-ти часам ночи вышли из зала и направились к вагонам-теплушкам, заменявшим классные загоны. Места, где можно было сесть, мы не искали, а влезли в первый попавшийся вагон, грязный, с отвратительным запахом, заполненный кроме того угольным мусором.
В наш нагон вонзилось немало народу, в большинстве крестьяне и казаки, возвращавшиеся домой из города; на ближайшие станции Потемкин отстал от нас, когда мы шли к вагону, и только потом уже, после того как мы сложили наши котомки, мы увидели, что Потемкин гуляет по перрону под руку с матросом и еще каким то подозрительным типом. Это нас встревожило. Прозвучал второй звонок, а он все ходит взад и вперед по платформе и все продолжает оживленно разговаривать с этими "товарищами". Волнение наше увеличилось. Тогда я решил подойти к нему и сказать, что пора садиться, ибо поезд может отойти. Он на это коротко ответил:
- Но волнуйтесь, сейчас приду.
Я не имел права и даже смелости дальше уговаривать его и отошел обратно к поезду. Раздался третий звонок. Потемкин действительно начал быстро прощаться со своими, очевидно, новыми друзьями и во время свистка главного кондуктора вскочил в вагон. Заводить разговор было опасно, так как сидело много постороннего люда. Мы всю дорогу молчали, и, сидя на своих вещах, дремали, насколько это было возможно. Расспросы и разговоры мы решили отложить до следующего удобного случая.
Ночь прошла спокойно. Доехали мы только в 12 часов ночи. Сперва было кто-то завел речь о гражданской войне, с ним вступил в спор другой; первый утверждал, что ничего этого не нужно, что "раз вышла свобода, требало бы усим покориться новым законам, а не заводить новые войны. Сказано без анексий и контрибуций, так должно это всем понятно быть". Друг/eda.jpgой, наоборот, по всей вероятности из "интеллигентов", возражал и говорил, что это "партии борются за власть и пока одна из партий не победит, все равно мира не будет". Так как все остальные угрюмо молчали и не высказывали никакого интереса к этим безтолковым речам, то спор вскоре прекратился. Один только раз за всю ночь какие-то полуграмотные красноармейцы проверяли у нас документы, но никакого вреда не причинили. Часа в 4 утра наш поезд стал подходить к станции Кривомузгинской. Мы быстро соскочили из вагона и последовали за Потемкиным.
- Не вместе, держитесь по парам и ищите себе место, чтобы переночевать ночь на этой станции - шепнул мне Потемкин и пошел вперед.
Минуты через две мы вошли в здание маленькой захолустной станции, где уже по всем углам спало и изрядно храпело несколько человек. Убогие, старые и даже не чищенные керосиновые лампы висели на стенах и тусклым светом едва освещали помещение. В так называемом зале 1-го и 2-го классов мы решили разместиться. Положив котомки под голову, мы легли прямо на грязный пол. Но спать было трудно. Все время кто-то ходил, другие сильно кашляли, третьи громко храпели и мешали.
8-го мая мы уже с раннего утра были на ногах. О каких либо чаях не могло быть и речи. Пришлось просто выпить воды с хлебом. О поездах никто ничего не знал На станции было два комиссара, но оба что-то умалчивали. Старший из них был угрюмый и ни с кем вообще не заговаривал, не отвечал на вопросы и старался держаться вдали от публики. Младший был более податливый. Его даже остановил Потемкин и раз спрашивал, когда же мы в конце концов будем иметь возможность двинуться дальше. Но комиссар только пожимал плечами, очень любезно разъяснив что "это зависит от независящих обстоятельств, что когда наладится движение неизвестно". Мы с Чегодаевым сидели в стороне и слушали этот разговор, потому что комиссар говорил обращаясь ко всей публике. Но по тому, как слушал комиссара Потемкин мы заметили, что он начал что-то понимать и соображать. Да и у нас немного просветлело в уме: мы догадались,что комиссару не приказано было говорить о наступлении казаков в направлении на Царицын. При этом мы вспомнили наш разговор с дамами на Царицынском вокзале, которые были в панике от калмыков, и нам показалось странным, что здесь об этих калмыках ничего не говорят.
Захотелось под вечер есть, но на станции никаких съестных продуктов не было. Для того чтобы не вызвать подозрения у окружавшей нас публики, мы опять сделали вид, что знакомимся друг с другом. В деревню нам хотелось итти вместе.
И мы обратились к нашим спутникам:
- Товарищи, не хотите ли пройти с нами на ближаиший хутор за продуктами?
Нас поддержал еще кто-то из публики, и мы все вместе двинулись к хутору, который находился в 4-х верстах от станции, выпили там молока, купили себе хлеба и мирно вернулись на станцию. Спустились сумерки, зажгли опять эти старые керосиновые лампы и публика начала укладываться спать. Но публики стало больше. Прибыли из Царицына еще поезда и привезли разношерстную компанию.
На следующий день стало тревожнее. Утром мы проснулись рано и, закусив корочкой хлеба, уселись па платформе, чтобы подышать свежим воздухом. Напротив нас стоял какой-то эшелон с красноармейцами, которые несли охрану станции. За неимением других развлечений, было забавно наблюдать за краснокожими. У них в вагоне оказался грамофон, который ими усердно заводился. Они вторили ему, пели и танцевали около вагона. Велико же было наше удивление, когда мы вдруг услышали звуки нашего гимна "Боже Царя Храни". Солдаты не разбирались в пластинках и поставили ее нечаянно. Она была очень быстро остановлена и снята под нецензурную ругань.
Под вечер мы прошлись по поселку около станции, чтобы вымолить у кого нибудь крынку молока, к счастью нам подвезло По дороге с нами заговорил Потемкин:
- Дальше оставаться нам на станции нельзя, - сказал
он серьезно - когда пойдут поезда, все еще неизвестно. Поэтому я решил идти пешком. По ту сторону Дона определенно идет сражение, сегодня ясно была слышна орудийная пальба. Я пережду еще один день. Если завтра ничего не выяснится, то нужно идти, иначе может быть и поздно. Но дело это серьезное, или пан или пропал, так что вы обсудите все сегодня, и я в свою очередь за ночь что нибудь решу.
Конечно идти пешком было очень рискованно и смело, но по всем данным, ничего иного не оставалось и мы это решение приняли. На станции нас томила тоска. Мы не знали куда уйти от людских взоров чтобы отдохнуть. Потемкин, Чегодаев и я улеглись на травке в палисаднике перед станцией и думали здесь поспать. Но явился вдруг старший комиссар и выставил нас из палисадника.
- Нельзя же, товарищи, - обратился он с нам в вежливой форме, - лежать на траве. Вы ведь интеллигентные люди и должны понимать, что трава от этого портится,
- Он прав - тихо сказал Потемкин, и мы быстро вернулись на станцию.
- Слово "интеллигентные" - продолжал Потемкин, - мне совсем не нравится, надо скорее выметаться отсюда, уже подметили нас.
