М. Борель.
К ЧЕРНОМУ МОРЮ.
(Окончание)
Глава 11-ая
Мы, наконец, прибыли к месту расположения 4-го Донского Казачьего полка. Сотни стояли в сараях и даже на дворах. Горели костры, около которых грелись казаки. Меня проводили к командиру полка генералу Грекову. Я передал ему приказание, после чего он сразу же дал распоряжение строиться. Через полчаса все были готовы и мы двинулись. Так как я был проводником, то мне пришлось ехать в голове колонны вместе с командиром полка.
Устал я страшно, ведь был уже 24 часа на ногах. От холода я уже не был в состоянии сидеть на лошади, спешился и решил идти пешком. Еле волоча ноги, борясь с сильными порывами ветра, впереди в темноте я вдруг заметил людей.
- Кто там? - крикнул знакомый мне голос улана.
- Корнет Борель, - ответил я, - веду 4-й Донской Казачий полк на смену.
К нам вышел полковник Ковалинский, и я его представил генералу Грекову.
После прихода Донцов и смены постов мы выступили в Туннельную. Стало рассветать, и холод чувствовался как-то еще острее. Ведь больше суток мы все уже бодрствовали.
Полк остановился у самой окраины, на перекрестке дороги, ведущей в Новороссийск. Ковалинский приказал спешиться и накормить лошадей. Холодный ветер все еще продолжал свирепствовать с тою же силой. Чтобы как-нибудь обогреться, офицеры и солдаты искали защиты в хатах и в сараях.
Не прошло и 20 минут, как в нашу хату, в которой находился и Ковалинский, взволнованно вбежал ординарец и с ужасом в голосе доложил:
- Господин полковник! Только что промчался офицер верхом, с обнаженной шашкой и кричал: "Солдаты, зовите ваших офицеров и просите их скорее вывести вас отсюда. В станицу двигается дивизия красной конницы. Она скоро будет здесь.
- Какой офицер? - недоумевающе спросил Ковалинский.
- Не могу знать, какой он части, - ответил ординарец.
Офицеры вскочили со своих мест.
- Ну, господа, давайте двигаться, не то еще нарвемся на неприятности. Раз уже есть распоряжение двигаться на Новороссийск, то медлить не будем.
Быстро вышли из хаты и направились к своим эскадронам.
Вскоре один за другим эскадроны начали вытягиваться.
А по шоссе все продолжали двигаться подводы с беженцами, теперь уже в два, три ряда. Между подводами попадались одиночные орудия и отдельные небольшие воинские команды, очевидно потерявшие всякую связь со своими частями и решившие самостоятельно двигаться на Новороссийск. Благодаря такому большому скоплению подвод и тачанок все шоссе было запружено, и приходилось лавировать, чтобы иметь возможность как-нибудь пробраться дальше, к выходу из станицы.
Во время движения по станице я часто оглядывался назад и вдруг заметил, что по ближайшему к станице бугру, с западной стороны, широкой лавой начали спускаться всадники.
Перед самой станицей лавы начали смыкаться, построились эскадроны, и в конце концов вся эта группа свернулась в резервную колонну и в таком строю вошла в станицу. Это была бригада генерала Чеснокова, отходившая из станицы Натухайской. Очевидно, офицер, проскакавший в панике мимо нас минут 20 назад, перепутал и принял нашу конницу за красную. Как только стало возможно, мы двинулись дальше и рысью стали обходить обозы.
Чтобы не идти все время с обозами, полк свернул вправо и спустился с довольно крутого холма вниз в широкую лощину и отсюда продолжал движение к Новороссийску.
Еще сверху перед нами открылась полная панорама города с морем, горами и ЖИВОПИСНО расположенной бухтой. Но море и бухта как-то не привлекали больше меня, они точно потеряли свою внешнюю красоту, точно утратили свою живость и стали не жизненными. И город, покрытый облаком тумана, точно потускнел, точно потерял свой внешний приветливый вид.
"Талата, талата!" (море, море!) - должны были бы мы воскликнуть, как некогда воскликнули соратники Ксенофонта, увидевшие наконец долгожданное море. Но увы - в душу вкрадывалось чувство глубокой обиды, досады и гнева. Неужели наша гибель является плодом неудачного нами управления, или, может быть, были даже злонамеренные лица, ведшие нас определенно к поражению? Одно имя было сейчас у всех на устах; его клеймили всюду, ругали на всех перекрестках, бранили и позорили. Неужели правда? - думали тогда многие офицеры, - что Главнокомандующий не мог себе подобрать лучшего помощника и вверил недругу офицерства? Я помню, что еще в самом начале борьбы о генерале Романовском уже отзывались нехорошо. Его имя и тогда уже клеймили. Не тогда армия была маленькая, а теперь, когда она выросла, когда она почти дошла до конечной своей цели и потом, разбитая и дезорганизованная, стала отходить назад, - ропот увеличился во сто крат. Приходилось слышать самые нелестные эпитеты, и не только от младших офицеров, которые могли только повторять, что слышали от старших начальников. Конечно, трудно обвинить генерала Романовского в чем-нибудь предосудительном, но молва о нем была нехорошая, в особенности в офицерской среде.
Популярность в войсках играет главенствующую роль, и без нее вождю трудно рассчитывать на успех. Антипатия же очень часто обоснована и только за очень редкими исключениями несправедлива.
Глава 12-ая
Часа через два после спуска с горы мы вступили в Новороссийск и часам к 10 утра подошли к площади. О квартирах, конечно, и речи быть не могло. Когда наши квартирьеры приехали на площадь, стоявший уже здесь генерал Барбович спросил:
- Что вам угодно, господа?
Старший квартирьер ответил:
- Мы квартирьеры от Гвардейского Кавалерийского полка, ваше превосходительство!
Ген.Барбович взмахнул рукой в сторону площади и сказал:
- Вот вам квартиры, господа! Отводите, как знаете!
На базарной площади подходившие полки выстраивались в колонны и стояли в ожидании дальнейших распоряжений. Моросил дождь, было холодно и неуютно. К лошади, и мы стояли голодные, ибо нигде ничего нельзя было достать. Единственным нашим занятием было наблюдение за продвигав- шимися по улице обозами, которые, казалось, не имели конца. Господи! Куда все это шло, и на что люди в конце концов надеялись?
Часов около 6 вечера пришло разрешение от генерала Барбовича занять ближайшие в площади дома и расположиться по возможности кучнее. С радостью восприняли мы эту весть. Так хотелось снять с себя амуницию, которая не снималась с утра 11-го марта. Дамы позаботились о горячем чае, и нам удалось немного отогреть закоченевшие руки и ноги. Разместились мы очень тесно. Хата была небольшая и еле вмещала всех нас.
Итак, конница докатилась до Новороссийска. Мы знали, что здесь конец, что здесь мы бросим наших лошадей и что нас в пешем строю перевезут в Крым. И снова навязывался вопрос - почему нас не двинули на Таманьский полуостров. Об этом была речь, и наших офицеров, которые хотели ехать в полк, задержали в Новороссийске, определенно заявляя им, что конница будет двинута на Тамань и оттуда будет направляться в Керчь. Но потом это распоряжение было отменено. Когда ген. А.М.Драгомиров предложил для сохранения конницы собрать ее в кулак - как регулярную, так и казачью и инородческую - и передать ее в командование генералу Барбовичу с тем, чтобы двинуть обратно через Донские станицы в Крым, его план не был принят. Идея была блестящая, но генерал Деникин не согласился с ним. Но что конница после такой операции осталась бы целой, это можно определенно утверждать. Глубокий рейд в тыл противника вызвал бы большую панику у него, и, может быть, можно было бы оттянуть падение Новороссийска. Ведь самое важное было - пробраться коннице в Крым с лошадьми.
Глава 13-ая
Пароходы были заранее расписаны на каждую отдельную часть войска, но все же, чтобы быть уверенными и случайно не остаться на берегу, каждая часть до некоторой степени "завоевывала" прибывающие в гавань суда. От всей нашей кавалерийской дивизии были посланы: эскадрон кирасир, взвод улан, пулеметный взвод и эскадрой Одесских улан на пристань, где должна была происходить погрузка.
13-го дивизия с самого утра снова выстроилась на площади. Часов около 7 утра стало известно, что занятый нашими эскадронами пароход хотел отобрать генерал Топорков для своих казаков. Несмотря на заявления ротмистра кн.Черкасского, ген.Топорков настаивал на его передаче. Дело чуть-чуть не дошло до драки, ибо кн.Черкасскому было приказано отстаивать судно даже силой оружия. Генерал Топорков рассвирепел и отдал распоряжение своим казакам атаковать пароход и отобрать его. Но кн.Черкасский успел во-время доложить об этом начальнику дивизии. После долгих споров пароход был передан ген.Топоркову, а нашими эскадронами был сейчас же занят другой корабль, подошедший к этой же пристани.
После того, как стало известно, что судно для дивизии обеспечено, полк.Ковалинский приказал командирам эскадронов по одиночке отправлять людей на пристань для погрузки. Наша конная артиллерия, бросив пушки в воду прямо с мола, грузилась отдельно. Люди по одиночке просачивались на корабли, забирая с собой седла, а лошади понуро разбредались во все стороны в надежде найти хотя бы соломинку, чтобы заглушить голод.
Часам к 10 утра в эскадронах оставалось по 15-20 человек с двумя,
тремя офицерами, которые жадно смотрели в сторону пристани и, видимо, завидовали своим соратникам, получившим приказание грузиться.
Часов около 11 с половиной пришло неожиданное распоряжение - садиться и идти на позиции, так как большевики начинали наседать со всех сторон на город. Неохотно взгромоздились всадники на своих коней и поплелись по шоссе обратно к Туннельной.
Странное было приказание - защищать в последние минуты подступы к городу коннице, которая, казалось бы, с прибытием на пристань закончила свою задачу. Но объяснение этого приказания было простое - конница была единственной частью, на которую можно было положиться. Не марать же чести теперь, когда все кончается! И конница безропотно повернула назад на позиции, а пехота в это время поспешно заканчивала погрузку.
Как только мне стало известно; что остатки дивизии, т.е. те, кто еще не успел погрузиться, вытребованы обратно на позиции, я пошел разыскивать командира полка.
- Господин полковник! Дивизия ушла на позиции, - доложил я, когда встретился с ним.
- Как на позиции? - удивился Ковалинский. - На площади больше никого нет?
- Никак нет, все ушли. Осталось всего двое улан с седлами, которые нужно погрузить.
- Так вы возьмите оставшихся улан и грузитесь; кроме того, я вам даю категорическое приказание не уходить в море без нас, пока весь полк не будет погружен, т.е., иными словами, без меня вы не имеете права двигаться. По набережной будет уже трудно пробираться, так мы, может быть, спустимся со стороны гор, через Штандарт (предместье Новороссийска). Имейте это в виду. Я еду к дивизии.
Положение становилось угрожающим. Противник действительно уже показался на отдаленных буграх. По нем открыли огонь наши военные суда, стоявшие в бухте и на рейде. С визгом проносились снаряды над нашими головами и рвались где-то далеко на горизонте...
Глаза 14-ая
На набережной творилось нечто страшное: люди, лошади, повозки и автомобили - все смешалось. Даже пешком было трудно пробираться через это скопище обозов. И среди этой глубоко драматической картины можно было видеть спокойно сидящих на повозках женщин, очевидно, все еще ожидавших погрузки, и которые не находили другого занятия, как пудриться и приводить в порядок свои прически. Я с недоумением смотрел на это зрелище. Ни близость противника, ни орудийные выстрелы с кораблей - ничто уже не ВЫВОДИЛО ИХ из равновесия.
Но такой запруженной набережная оставаться не могла. Дивизии нужен был свободный проход после возвращения с позиций, и вот назначается эскадрон Ахтырских гусар для расчистки пути. На конях, с винтовками в руках гусары принялись за дело. Автомобили, пустые повозки - все это бросалось в воду без всякого сожаления. Многие вещи, валявшиеся без призора на пристани, грабились разбежавшимися солдатами. Гусары ловили их, отбирали у них эти вещи и бросали В море. Женщин, которые продолжали сидеть на повозках, ссаживали, а если встречалось сопротивление, грозили немедленным расстрелом. Работа была неприятная, но иначе поступить было невозможно. Уговоры уже не действовали больше ни на кого, можно было только грозить оружием. В конце концов к вечеру путь был очищен и дивизия могла спокойно пройти к пристани.
Проходя мимо пакгаузов и складов, которые ломились от лежавшего в них имущества, я заметил, что все растаскивается. "Какие богатые склады, - подумал я. - Солдаты ходят раздетыми, мерзнут, а здесь ломятся стены от запасов". Начиная с нижнего белья и кончая штатским платьем, сукнами, ромом и шоколадом, здесь было всего вдоволь. 39 пакгаузов были полны, и все это оставляли мы большевикам, все будет не сегодня-завтра их добычей. На набережной можно было теперь видеть у каждого солдата по несколько пачек шоколада и по несколько бутылок рому, можно было видеть под мышками костюмы, английские бриджи, френчи, сапоги, оружие - одним словом все то, что так было необходимо на фронте. Союзники привезли нам все это для того, чтобы мы передали большевикам. Может быть, этого было мало для всей армии, для всех бойцов, но часть, пусть даже одна треть, могла бы быть одета и обута. И со злости и обиды солдаты стали поджигать эти склады. Уже шныряли какие- то подозрительные полуштатские типы с винтовками и останавливали солдат, предупреждая их, что они являются часовыми (какими? М.Б.) и будут стрелять, но на это никто уже не обращал внимания. Ярким пламенем загорались пакгаузы, и густой дым поднимался высоко к небо.
Глава 15-ая
На пристани, тем временем, погрузка шла полным ходом. По одиночке все прибывали и прибывали солдаты с седлами и мелкими вещами на плечах и отправлялись на пароход.
Я был назначен в караул к воротам и должен был пропускать каждого, удостоверившись в принадлежности к нашей дивизии. За мной стояли часовые сплошной цепью и снова опрашивали каждого, после чего только можно было пройти на пароход. Мне приходилось выдерживать целый бой. Кроме солдат, ломились и другие, умоляя принять на пароход.
- Я не имею права вас пропустить, - приходилось мне отвечать.
- Господин офицер, ну, пропустите, ну ради Бога, ради Христа, я вас прошу, я вас умоляю, пощадите...
Я не мог нарушать данного мне приказания и не мог пропустить их. Плача и громко рыдая, отходили они и плелись куда-то дальше.
- Вы изверг, вы не человек, у вас нет жалости, нет сострадания, - приходилось мне слышать.
С тоской смотрел я на этих несчастных людей, и сердце сжималось от боли при виде их слез и страданий. Но если бы я их и пропустил, то остальные часовые, стоявшие за моей спиной, все равно вернули бы их обратно. И мне волей-неволей приходилось принимать на себя все ругательства; одно только было утешение, что делаю я это по приказанию, сохраняя места своим соратникам, которые каждую минуту могли вернуться с позиций.
У нас на молу происходило много драм, главным образом из-за лошадей. Некоторые солдаты со слезами на глазах упрашивали своих офицеров погрузить любимого коня и, получив отказ, рыдая, расстреливали своих лошадей тут же на молу.
- Пусть будет лучше мертвая, чем попадется в руки большевиков! - говорили они.
Многие офицеры делали то же самое. Красивые, чистокровные кобылы пристреливались на молу и падали в воду. Так прощалась конница со своими любимыми лошадьми.
Часов около 8-ми вечера подошел полк, а за ним и вся дивизия. По очереди, с седлами на плечах, входили солдаты на мостки и размещались на пароходе. Трюм, палуба, нос и корма - все было заполнено. 13-го марта около 12 часов ночи наш пароход отвалил от пристани. Стрельба замолкла. Утих и ветер. На зеркальной поверхности воды отражались звезды, бесчисленные огоньки с пристаней и набережной. Яркое зарево окрасило воду. Горели склады и вокзал. Еще днем наши миноносцы обстреливали подъездные пути, и от зажигательных снарядов загорались вагоны. Среди ночи, когда мы отошли на рейд, вдруг вспыхнули нефтяные резервуары. От усталости, нервного потрясения и пережитых тяжелых испытаний все быстро заснули.
Чуть стало светать, как уже снова зародилась жизнь на нашем "Аю- Даге". Мирно почивал еще Новороссийск, затянутый в облако утреннего тумана, но на набережной все еще толпились какие-то люди. Пожары увеличились, и густой черный дым медленно поднимался. Издали можно было ясно наблюдать, как по всему городу разбрелись наши голодные и осиротелые кони.
Около 5 часов утра 14-го марта стали входить в город большевицкие войска. Ужас охватил нас, когда мы заметили, что на крайнем левом молу еще находились офицеры, ожидавшие погрузки. Спасения больше не было. В бинокль было отчетливо видно, как большевицкая пехота со штыками ворвалась на мол и устремилась на свои жертвы, а бедные, беспомощные в тот момент офицеры кончали жизнь самоубийством.
Часов около 5 с четвертью большевики не замедлили открыть огонь по нашим судам. Пушка стала на самом берегу. Сперва снаряды не долетали и, взрывая столб воды, рвались далеко В бухте. Но потом, когда начались перелеты, на пароходе была поднята тревога. Медленно начал заворачивать наш "Аю-Даг", и мы отошли дальше в море.
Недалеко от нас стоял на якоре английский дредноут "Император Индии". Большевики взяли его в оборот и стали засыпать снарядами. Когда одна из сграпнелей разорвалась совсем над ним, англичане начали быстро поднимать якоря и дредноут двинулся с места.
На всех военных русских и союзных судах было много народу. Кто успел во время прибыть на мол, принимали всех и на катерах отвозили на суда. В этом отношении нужно отдать дань благодарности союзным командирам: в эти тяжкие минуты они действительно помогли и старались пойти во всем навстречу нашему бедному воинству. Единственно, чем мы были недовольны, - что англичане молча уходили в море, не выпустив ни одного снаряда, между тем как большевики усиленно крыли их огнем. Отвечали изредка французы с миноносцев. Наши военные суда стреляли все время и заставили в конце концов большевиков замолчать.
Часов около 6 утра прошел мимо нас эскадренный миноносец "Капитан Сакен", на борту которого находился генерал Деникин. Генерал стоял на мостике и смотрел в сторону Новороссийска. Отчетливо выделялась его фигура, но на него как-то не обращали внимания: так все было безразлично сейчас. Не было уже больше бодрости, поник дух и затуманилась вера в воскресение нашей дорогой Отчизны.
В 6 с половиной мы вышли вперед, взяз с собой на буксир баржу, на которой были также размещены наши офицеры и солдаты и которая раньше была ошвартована у нашего правого борта.
Проходя мимо селения Кабардинки мы увидели, что здесь кипит бой. Все шоссе от Новороссийска было заполнено войсками, направлявшимися в Туапсе. По плану наши суда, выгрузив нас, должны были вернуться к тому берегу. До нас доносилась дальняя пулеметная и винтовочная стрельба. Бой шел за обладание Кабардинкой, занятой зелеными. Видны были цепи, видно было, как рвались снаряды...
В ночь с 14-го на 15-ое марта, после 12 часов ночи, мы прибыли в Феодосию и стали на рейде в ожидании выгрузки.
К Черному морю мы отходили и по Черному морю продолжили путь к новому месту нашей борьбы, и сколько оставили мы за собой жутких картин при нашем отступлении. "Что день грядущий нам готовил"?...
Михаил Борель.
