Вреия шло... У меня прошли и третий, и четвертый приступы. Ослабевший организм тяжело переносил их, хотя они и не такие уж сильные.

Подошел пятый, самый тяжелый для меня, приступ. Я, как мне потом передавали соседи, бредил, срывал одеяло, порывался вскакивать. Вызывали врача, давали какое-то лекарство, потом, когда пришел в себя, - аспирин в порошке. Это была первая порция аспирина в моей жизни. То ли от этого, то ли от слабости, но после аспирина я так сильно вспотел и стал таким мокрым, будто бы меня окунули в воду, а пар шел от меня такой, будто бы я вышел из парильни.

Удивленные соседи опять вызвали врача. Тот пришел, осмотрел и приказал санитарам передвинуть мою кровать в соседнюю палату, где было гораздо теплее, вытереть меня и переменить белье на сухое, так как раскрывать меня в холодной палате было опасно: можно застудить насмерть.

После этой процедуры я крепко заснул. С этого дня началось мое выздоровление.

Через несколько дней меня вызвали в канцелярию, где находились заведующий лазаретом и мой повседневный врач. Они об'явили, что мое здоровье теперь в порядке, но нужно укреплять организм хорошим питанием и сказали, что дают мне трехнедельный отпуск, а потом - в свою часть. Легко сказать, - в свою часть!.. Спросили, где мой дом. Я замялся, а потом назвал свой город на Северном Кавказе. Мне дали направление в так называемый эвакопункт при станции Тамбов, который занимался отправкой выздоравливающих.

На другой день я побрел туда. Эвакопункт был далеко от госпиталя, я же был слаб, плохо одет, а погода стояла ветреная и морозная, и было бы мне очень скверно, если бы попутный мужичек не взял меня и не довез до станции на санках, укрыв дерюгой. Он всю дорогу покачивал головой и приговаривал, вот, мол, как тебя отблагодарила советская власть за то, что ты ее защищал!..

Надо сказать, что это было время, когда в Тамбовской губернии орудовали повстанцы (Антоновцы), поддерживаемые крестьянством, так как оно особенно страдало от советской власти из-за не прерывных продразверсток и продналогов.

Эвакопункт - небольшое здание, напротив вокзала. При нем имелись столовка и спальное помещение с двухярусными нарами. Кормили ДВА раза в день, почти всегда густой чечевичной похлебкой, чаем с сахарином и к ним полагался фунт хлеба. Выдали котелок и ложку.

На привокзальной площади имелся маленький базарчик и, конечно, толкучка. Продавалось всякое барахло и с'естное. Очень аппетитно выглядели кружки колбас и были, сравнительно, недороги. Когда эту колбасу проносили мимо меня, мои соседи кричали; тпру, тпру! - и смеялись. Оказывается, вся продаваемая колбаса делалась из конины. У меня был чудовищный аппетит, как у всех выздоравливающих, но купить продукты было не за что...

Через несколько дней, когда нас накопилось достаточное количество, всех повели на станцию и посадили в поезд, направлявшийся на станцию Козлов.

За два пролета до Козлова, поезд почему-то застрял. По вагону прошел слух, что его задержали антоновцы. В вагоне притихли и было ясно слышно как кто-то зашел в вагон, как спрашивал у кого имеется оружие, - нужно немедленно отдать, а то будет плохо.

Заглянули и в наше отделение. Их двое. один в темносиней поддевке, с желтым поясом, на котором висел револьвер. Красивый, румяный, с курчавой бородкой, одним словом – настоящий "добрый молодец". Другой - лет сорока, в солдатской шинели, с винтовкой. Первый пытливо осматривал каждого; второй спрашивал, у кого имеется оружие. Наш изнуренный вид недавно переболевших не вызвал интереса, и "гости" удалились.

Мы затем бросились к окнам: было любопытно еще раз посмотреть на антоновцев. Невдалеке увидели несколько саней,очевидно, принадлежащих им. На одних санях был укреплен "Флюгер" (пика с флажком), сшитый по диагонали из двух кусков, белого и синего цвета. К саням подошли несколько разнообразно одетых мужчин и среди них наши "гости". Кое-кто нес по несколько винтовок, значит – был "улов". Расселись по саням и умчались...

Вот, наконец, и станция Козлов... Вокзал забит народом, буфет бездействует, пусто, только стоит громадный, ведер на двадцать, самовар. Нам предстояла пересадка, а дальше - путь на юг, длительный, тяжелый, из-за холода (вагоны не отапливались), духоты, тесноты и, главное, голода, путь.

Мы могли получать еду только на, так называемых, питательных пунктах, находящихся на больших узловых станциях, и только в дневное время. Если успевали, то сразу же, по прибытии поезда, бросались на эти пункты со своими котелками, получали порцию супа и порцию хлеба и жадно все это с'едали. На наших свидетельствах делали отметку о получении питания.

Прибыли на, так хорошо знакомую, станцию Ростов. Опять пересадка. Вокзал переполнен народом. Валяются на полу, который давно не чистился... Поезда ходят редко и нерегулярно. Вагоны берут приступом. Беда слабым или обремененным вещами... О билетах не могло быть и речи...

После долгого ожидания, подкатил нужный мне поезд. Выбежал на перрон, а там уже толпа, да и поезд переполнен, - стоят даже в тамбурах... Кто-то крикнул, что где-то, на запасном пути стоит состав, готовый для отправления на юг. Бежим туда. И там уже все вагоны заполнены, но не так плотно как в первом, можно и потеснить... Тесним. Я без вещей, мне легко протолкнуться, и я - в вагоне.

Набились в вагон до отказа и ждем. Терпеливо ждем... долго ждем, но, все же, поехали. Дождались!... Опять знакомое чувство: душно, холодно, голодно... Зато едем, действительно едем!..

Но все, что было, осталось позади, а, вот, впереди - уже ясно вижу окраину своего родного города, как я схожу на перрон и, с поднятым воротником и нахлобученной шапкой, чтобы не быть узнанным, вхожу в вокзал, бегло озираюсь и ищу укромное местечко. Народу и здесь много.

И вот, приехал. Кое-как приюстился у краешка окна и...задумался. А подумать было о чем. Ведь я присвоил чужое воинские звание, скрыв свое прошлое, и приехал незаконно,- это одно. Другое, - меня в этом маленьком городе многие знают очень хорошо, знают, кем в действительности я был. Значит, скрыть правду о себе невозможно...

Жду... Жду, когда стемнеет, чтобы незаметно пробраться к дому, а пока с грустью смотрю через окно на так хорошо знакомую мне картину. Потом поворачиваюсь и осматриваю зал. Через открытую дверь парикмахерской вижу самого парикмахера. Ба! Это же старый знакомый. Это Рубен! Был когда-то добровольцем в 1-м Корниловском полку. Вместе лежали в одной палате в ростовском госпитале ранеными. У него было тяжелое ранение в ступню и ему, после заживления раны, дали чистую. Да и теперь он заметно прихрамывает, обходя вокруг клиента.

Но вот, в зале наступает некоторое оживление. Шопот: -облава! Несколько военных, с красными повязками на рукавах, проверяют документы. Один из них подходит ко мне, просматривает мое удостоверение, пожимает плечами и возвращает. Видимо, решил: вот чудак! - приехал домой, а сидит на вокзале. В то время облавы производились систематически: все разыскивали и дезертиров, и зеленых, и бывших белых...

Темнеет. Выхожу и знакомой дорогой торопливо направляюсь к дому, избегая смотреть в лица встречных.

Вот и мой дом! Захожу во двор... Внезапно мелькнула мысль: а, вдруг, в доме есть кто-то посторонний?.. Не раздумывая долго, выхожу обратно на улицу. Там - никого... Захожу опять во двор и робко стучу в дверь. Слышу скрип внутренней двери и голос брата:

-    Кто там?

Тихо называю его по имени, отвечаю, кто я и, в свою очередь, спрашиваю, нет ли в доме посторонних.

-    Никого, только я и мать, - шепчет брат, распахивая дверь.

Я дома... Конечно, радость встречи, расспросы и рассказы.

Одновременно, с наслаждением моюсь, переодеваюсь и жадно набрасываюсь на предложенную еду.

Узнав о моем действительном положении, мои родные сразу забеспокоились, а я ел, ел, пока не наелся, как говорится, до отвалу, В блаженстве закурил и опять не хотел ни о чем думать, а брат, видно - не на шутку встревожен - Он рассказал, что в свое время было об'явлено во всех газетах, чтобы все бывшие белые офицеры, военные чиновники и подпрапорщики немедленно явились в местные отделы Че-Ка для регистрации и что неявившиеся, при обнаружении их, будут расстреляны, а их укрыватели понесут суровое наказание.

Все это мне было тоже известно, - это одно, а другое: мне нужно обязательно прописаться в милиции, документ у меня подложный и пропиской я себя выдам. Теперь начинаю нервничать и я, но не так за себя, как за своих родных, которые из-за меня подвергаются большой опасности.

Решили: о моем приезде никому не говорить, я же на день должен уходить из дому и возвращаться только на ночь. За это время брат постарается разузнать у особо доверенных и сведущих друзей, что со мной делать. Он сразу же решил итти по этому делу, а я с наслаждением завалился спать...

Итак, я чужой в родном городе, Освеженный, переодетый, я еще затемно вышел из дому с небольшим узелком завернутой пищи и побрел по глухим улицам. Когда уставал, заходил на вокзал или в читальню. Когда темнело, подходил к дому и, если был свет в в левом окне, мне можно было смело походить: так были условлено. 

Между тем, брату сведущие лица дали такой совет: мне нужно во что бы то ни стало, хотя бы на короткий срок, побыть военнослужащим Красной армии, открывшись там о своей службе в Белой армии.

Дело в том, что многие пленные, бывшие белые офицеры, как писалось в советских газетах, после проверки допускались на службу в Красную армию в качестве, так называемых, культработников (учителей, артистов и т.п.) и даже на командные строевые должности.

И вот, одним из таких оказался некто С—н, знакомый моего брата. Он служил в какой-то пехотной бригаде, находившейся в городе Туапсе. Брат сразу же и уехал туда за помощью, а я продолжал гулять по городу. Из любопытства, забрел в военный комиссариат (военкомат), куда я должен был бы явиться для взятия на учет.

В большом помещении толпились военные. Они совали документы в окошечки, сделанные в перегородке, а потом, когда их вызывали, получали бумаги обратно. На стенах были развешаны разные плакаты и об'явления. Бегло их просмотрел, обратив внимание на одно, в котором указывались обязанности красноармейца-отпускника. Он должен был:

Явиться в местную полицию для прописки.

Явиться в свой квартальный комитет для учета,

Явиться в военкомат для взятия на учет.

И все это в течение двадцати четырех часов. Дальше плакат пояснял, что должен красноармеец делать по окончании отпуска и какое наказание несут, уклонившиеся от выполнения этих правил.

Все это я принял к сведению и ушел опять "гулять".

На четвертый день вечером, когда я ухе был дома, из Туапсе приехал, брат и с довольным видом подал мне конверт. Там была бумажка, просьба в местный военкомат об отправке такого-то (имя рек) в распоряжение военкома №-ой бригады.

    - Иди теперь смело с этой бумагой в военкомат, обратись к деловоду А—ву, он в курсе дела - наш человек, и все в порядке, - добавил брат. - А теперь будем тебя готовить к от'езду.

Рано утром - отправился в военкомат. Дождавшись приема, попросил дежурного провести меня к А—ву. Назвал А--ву себя и подал бумаги. Тот, со сдержанной улыбочкой, бросил на меня любопытный взгляд и попросил выйти в приемную и подождать. Через несколько минут вышел сам, сунул мне какую-то бумажку, пожал крепко руку и прошептал:

- Все в порядке, отправляйтесь!

Теперь, со спокойной душой и законным документом, я пошел прямо на станцию, где мать украдкой передала мне сумку с продуктами и бельем и попрощалась со своим беспутным сыном, пятый год тревожащим ее материнское сердце.

На другой день я был уже в г.Туапсе, в хорошо знакомом мне маленьком городишке. Когда-то здесь стояла моя часть.

Сразу же пошел к С-ну. Он жил в одной комнате с товарищем, в прошлом - таким же, как и я. Познакомились. Откровенно рассказываю им свою эпопею с момента пленения. Долго решали, как мне поступить в дальнейшем. Наконец, пришли к такому выводу: ни в коем случае и никогда мне не следует упоминать о том, что я был в армии генерала Врангеля.

Совместно затем "выработали" мою биографию, начав ее с момента падения города Новороссийска, где я якобы остался, не желая быть больше в рядах Белой армии, и где якобы заболел воспалением легких и находился на излечении в бараке № 2, а потом был отправлен в лагерь, куда-то на север, но дорогой заболел тифом, и так далее, и так далее. Вобщем, как будто все было в порядке.

Сразу же пошли вместе с С—ным в штаб бригады, к секретарю военкомбрига. Он оказался приветливым молодым человеком, посмотрел в мои документы и сказал, что проведет меня приказом сегодня же, а до этого я должен заполнить анкету и отдать ее в особый отдел штаба.

Заполнил анкету, указав службу в Белой армии, как меня научили, и отнес начальнику особого отдела. Это был здоровенный тип, с красным бантом на груди. Он молча взял анкету, прочел внимательно, резко сунул в какую-то папку и сильно хлопнул по ней ладонью, сказав мне:

- Можете итти, все!

И вот, я стал культработником №-ой бригады. У меня - восемь учеников-красноармейцев, абсолютно неграмотных, родом откуда-то с дальнего севера. Четыре человека занимаются три часа до обеда, и другие четыре - после обеда.

Жизнь в городе Туапсе протекала скучно и однообразно. Порт совершенно пустовал: никаких пароходов, лишь только небольшие лодочки сновали по заливу.

Несколько оживил город НЭП. Открылись базар и толкучка, появились в продаже с'естные продукты и разные вещи...

Прошло не многим больше месяца со дня моего приезда в Туапсе, когда, однажды вечером, несколько взволнованный С—н передал мне, что имеется приказ по Красной армии, согласно которому все бывшие белые офицеры должны быть уволены из Красной армии. Будто бы комбриг запросил, касается ли это и нас, культработников, которые фактически не являются военнообязанными, ибо могут в любое время уволиться по собственному желанию,

Но, верно, из этого ничего не вышло; вскоре нас троих вызвали в штаб и сообщили, что мы увольняемся на основании такого-то приказа; дали прочитать его.

Получив удостоверение об увольнении, причем секретарь, по просьбе С—на, увеличил время моей службы на три месяца, я выехал домой.

Сразу же по прибытии в свой город, явился в военкомат для взятия на учет, а оттуда, совершенно неожиданно, меня отправили в особый отдел Че-Ка, что было уже плохо. Пошел туда, нашел нужную мне комнату, на дверях которой висело об'явление: "Здесь регистрация бывших белых офицеров". Мне дали заполнить большую анкету. И каких только вопросов в ней не было! - Кем были ваши родители, и дедушки, и бабушки? В каких частях (очень подробно) служил в старой и Белой армиях? Был ли ранен и награжден? Имелся даже такой "дикий" вопрос: "не знаете ли кого, кто расстреливал пленных красноармейцев?"- и тому подобное.

Но больше всего ставил в тупик вопрос: "Ваше отношение к советской власти"? Написать правду - засадят в тюрьму, как явного врага. Написать, что уважаешь или что-либо в этом роде, это - ложь, да и Че-Ка этому не поверит. Я никак не ответил на этот вопрос, а обычно отвечали по шаблону - "Сочувствующий".

В громадной комнате, где заполнялись анкеты, я был не один. Не было никакой мебели и потому писать, приспосабливались, кто на подоконнике, а кто и просто ложась на пол. Я заполнял анкету, сидя на корточках.

Когда я закончил свою работу, ко мне подошел, судя по виду, казак-кубанец и попросил заполнить ему анкету, так как он не "шибко" грамотный.

Я спросил его, разве он не бывший офицер? Нет, он не офицер, он был урядником у белых, а потом ушел к зеленым, недавно же сдался красным, по амнистии, и теперь должен сюда являться два раза в месяц для регистрации,

-    Вот те, тоже, - указал он на других.

-    Ну, как там жилось, у зеленых? - поинтересовался я.

Он засмеялся.

-    Да ничего, жить можно было: ночью - дома, в станице, а на день - в лес. Да, вот, только наши бабы дюже недовольные, - мол, надо работать, а вы в лес. Да и верно, тяжело им на полевых работах без мужиков. Вот и сдались... на милость, - закончил он иронично.

Я заполнил анкеты ему и некоторым его "не шибко" грамотным товарищам, причем на вопрос - "как вы относитесь к советской власти", все настаивали, чтобы я писал: "сочувствующий".

Я отнес свою анкету к чекисту, очевидно - деловоду, тот с нею ушел в соседнюю комнату и, вернувшись, велел подождать в приемной, а через несколько минут вызвал и, протянув мне какую- то бумаженку, сказал:

    - Сегодня же отправляйтесь в Краснодар и явитесь по адресу, который здесь указан. - Он ткнул пальцем в бумаженку.

Я ушел... Дорогой прочел: Такой-то (имя рек) направляется для проверки, согласно такого-то приказа...

Поехал. Явился по указанному адресу. Небольшой одноэтажный дом. Через настежь открытую дверь увидел большую комнату, заставленную столами, за которыми сидели молодые люди, непринужденно болтая между собой и посмеиваясь. Все одеты в ладно пригнанную военную форму с кавказскими поясами. На вешалке - шапки-кубанки.

Подал свою бумаженку сидящему за первым столом, он передал ее соседу, а тот открыл какую-то толстую тетрадь, что-то в ней поискал, что-то отметил на моей бумаге и отнес к сидящему у окна. Тот, в свою очередь, открыл, тоже толстую, тетрадь и тоже что то искал и проверял, а потом подошел ко мне и сказал:

-    Явитесь к двух часам сегодня же по этому адресу, - и дал мне записку, где стояла моя фамилия и указание, куда явиться.

Так как было еще рано, - решил побродить по городу и как-то незаметно подошел к зданию, которое мне требовалось. Это был громадный дом, с высокой входной дверью, у которой стоял красноармеец с винтовкой, на штык которой были нанизаны бумажки, очевидно, пропуска. Вывески не было.

Было около двух часов, и я зашел. Нашел нужную мне комнату и постучал. Вышла молоденькая, интересная барышня, отобрала у меня записку и попросила подождать. Минут через пять вызвала.

Вошел в просторную, светлую комнату с роскошной мебелью. За большим письменным столом сидел неприятного вида тип, а в стороне, за столиком уселась вызвавшая меня особа, очевидно, секретарша .

Тип открыл лежавшую перед ним папку, наклонил к себе, чтобы я не мог увидеть ее содержимого, испытующе и зло посмотрел на меня и начал задавать вопросы:

-    Вы бывший офицер Корниловской дивизии?

- Да.

- В Ледяном походе участвовали?

- Нет.

- Казак?

- Нет.

- Были строевым?

- Да.

- У Врангеля были?

- Нет.

Тип задумался, а потом сказал мне решительно:

-    Выезжайте обратно сегодня же и по приезде, не заходя домой, явитесь в особый отдел Че-Ка.

Вышел. Меня догнала секретарша и, подавая пропуск, шепнула: "Вам не разрешил начальник...", - а что "не разрешил", так я и не ног уяснить. У часового узнал, что это - областное Че-Ка.

При возвращении домой, сразу же явился в местный отдел ЧК. Велели прийти на другой день: не получены какие-то бумаги...

Узнал на другой день, что мне не разрешено проживание на Кавказе и что я должен в двадцать четыре часа выехать из города.

-    А куда? - спросил я.

-    А вот, скажите, куда вы хотите, и мы скажем, можно ли туда.

-    Ну, в Ростов, например?

-    Туда можно, и по приезде, в тот же день явитесь в местное Че-Ка.

Дали какую-то справку. Через знакомых выяснил, что подобная участь коснулась только меня, хотя в то же время в городе проживало более сотни бывших белых офицеров. Об'яснили тем, что они или инвалиды, или работающие и за них ходатайствовали учреждения, в которых они работали.

Дома опять беспокойство, сборы в дорогу...и я покинул родной город в требуемый срок - двадцать четыре часа.

Вот я уже в Ростове. Явился в особый отдел местного Че-Ка. Здесь размах шире, здесь для нашего брата выделена специальная канцелярия, видно, что тут нас много. Взяли на учет и выдали инструкцию, как себя вести. В основном, запрещалось отлучаться без особого разрешения за пределы города; нужно было являться на регистрацию два раза в месяц. Конечно, за неисполнение этого грозили суровыми наказаниями.

Естественно, завел знакомства с подобными мне товарищами по несчастью. В Ростове в то время скопилось много бывших белых офицеров - или, как здесь их в шутку называли, Бе-Бе - уроженцев Кавказа, которым не разрешили ехать туда. Все они после увольнения из Красной армии, освобождения из лагерей и т.п. избрали Ростов, как ближайший город к родным местам. В общем, считалось, что в Ростове количество "Бе-Бе" превышало тысячу.

ВВИДУ громадной безработицы в то время по всей стране, найти работу могли только некоторые из нас, какие-либо специалисты.

Основная же масса была безработной и существовала за счет помощи рдных и знакомых.

Конечно, многие рисковали и уезжали на Кубань нелегально, в промежутке между регистрациями, мсжет быть, кому-нибудь удавалось получить разрешение, но мне, например, в нем всегда отказывали. Разумеется, в лучших условиях находились местные "Бе- Бе" .

В чрезвычайно тяжелом положении мы находились в отношении жилищ. Квартиру, точнее - комнату и еще точнее - угол, найти было невозможно. Ютились у знакомых в коридорах, кухнях (конечно, только на ночь), по постоялым дворам, а порою и так, как об этом пела ростовская голытьба:

"... И бульвары, и базары нам пригодны для жилья"...

Ростов тех времен кишел мелкими и крупными ворами и жуликами. Местные жители, наученные горьким опытом, были всегда осторожны и потому не так страдали от жулья, а, вот, приезжим частенько доставалось.

Я уже в первый день пребывания в Ростове получил хороший урок и, в смысле осторожности, стал равноправным ростовчанином. К концу дня, после долгих мытарств, отправился за Дон отдохнуть. Там же умылся, вымыл ноги и, чтобы дать им просохнуть, поставил пятки на голенище сапога, а другой сапог лежал рядом, справа. Я сидел. Когда стал обуваться, - нет второго сапога. Конечно, видел, что мимо меня, сзади сновали люди, даже кто-то подходил ко мне прикурить, но никак не думал, что кто-либо мог польститься на один сапог.

Что делать? Положение отчаянное! А нужно было итти ночевать на вокзал. После недолгих размышлений, на свалке разыскал рваную галошу и тряпье, надел галошу и укрепил ее тряпьем. Получилось, как будто бы у меня болит нога и на нее совсем нельзя надеть сапог. Так и поплелся к плавучему мосту, чтобы перейти через Дон. Вдруг кто-то меня сзади дернул за рукав. Оглянулся. Это был мальчонка, или как их здесь называли, "пацан", который захныкал:

    - Дяденька, дяденька! Это не я взял ваш сапог, поверьте, не я. Это - старшие, они и послали меня к вам. Дайте им денег (назвал какую-то сумму), и я вам принесу сапог. Дайте, не бойтесь, честно говорю!

Сумма была не ахти какая большая, но я все же заколебался, а рядом стоящая женщина, узнав в чем дело, сказала:

    - Дайте, не сумлевайтесь, обязательно вернут, это честные жулики.

Я рискнул и, действительно, "пацан" принес сапог, под хохот окруживших меня зевак, разбинтовал "больную" ногу и надел сапог.

Первые две ночи я провел на вокзале, а потом стал ночевать в ночлежном доне у Сенного базара, который содержал армянин - тогда еще были частники. Там же познакомился с "Бе-Бе" кубанцами и меня приняли в группу из восьми человек, которая снимала тут же, при ночлежном доме, большую комнату, ничем не меблированную. Спали на полу, а ели, как придется и где придется.

Время проводили по-разному. Бродили где-либо за Доном, по городу, собирались группами в городском саду. Там было у нас что-то вроде клуба, - первая аллея налево от входа в сад с Садовой улицы. Здесь можно было узнать и последние новости о нашем положении.

В основном, все наши желания сводились к получению разрешения на выезд по месту постоянного жительства. В поисках путей для достижения этой цели дошли даже до особого уполномоченного юго-востока России (это что-то вроде красного генерал-губернатора). Его канцелярия помещалась на Садовой улице, около университета. Кое-кому будто удалось получить разрешение на выезд, но когда я с приятелем попробовали сунуться туда, то часовой у двери, с пропусками, нанизанными на штык винтовки, узнав, кто мы и зачем идем, преградил нам путь и об'явил, что таких не велено больше пускать.

Здесь же удалось наблюдать такую картину: подошла громадная группа только-что прибывших поездом из Новороссийска наших эмигрантов, бывших белых. Одеты, по сравнению с нами, прилично. Было несколько женщин. Они получали разрешение на жительство.

Узнали, кто мы, разговорились. Они расспрашивали нас, а мы их. Они были рады, что приехали на родину, а мы были бы рады отсюда уехать...